Он жадно меня пробует, лишив способности четко выражать свои мысли. Я сжимаю его голову трясущимися ногами. Шон смотрит своими карими глазами, как я стискиваю пальцами одеяло и извиваюсь от магии, которую он творит своим ртом. Он яростно облизывает меня, и я в ответ дергаю бедрами. Сердце в блестящей от пота груди громко стучит. Шон проводит пальцами по складкам, дразнит, мучает, а потом, подтянув меня к себе, проталкивает их внутрь. Меня охватывает удовольствие, и я, отдавшись ему с головой, подергиваюсь в судорогах, выкрикиваю его имя, пока Шон проводит языком по моему клитору. Он продолжает лизать, и по телу прокатывает дрожь, пока я не начинаю умолять его прекратить. Я больше не выдержу. И несмотря на то что я сжимаю бедрами его голову, Шон засасывает в рот мои половые губы и принимает все до единой капли моего удовольствия. Это непристойно и идеально, и когда Шон приподнимается, чтобы меня поцеловать, я жадно исследую его рот, пылко посасывая язык. Провожу рукой по шортам и чувствую его реакцию. Спустившись ниже, скольжу пальцами по его упругому животу и стону, ощутив смазку. Шон тоже хочет меня и сильно. Это видно, когда я на секунду обхватываю ладошкой его внушительный ствол, но парень опускается, отказывая мне в доступе. Насытившаяся, но желающая продолжения, я смотрю на него с желанием.

Шон качает головой.

– Сегодняшний день для тебя.

– Уж поверь, это тоже будет для меня. Быть эгоистом – нормально, – задыхаясь, выпаливаю я.

Он перехватывает протянутую мной руку и целует ее.

– Шон, ведь я не непорочная дева.

Он переплетает наши пальцы.

– Нет, ты больше. Намного больше.

– Ты сейчас серьезно? Учитывая сказанное тобой ранее?

– Ты неправильно меня поняла.

– Что это значит?

Обхватив мою щеку теплой рукой и водя большим пальцем по губам, Шон смотрит на меня.

– Это значит, что с тобой в эту минуту я немного чувствую себя эгоистом.

– Это плохо?

– Очень плохо.

– С чего вдруг?

Шон кладет голову мне на живот и стонет.

Сердце наполняется эмоциями, когда он поднимается, чтобы взглянуть на меня. Мы смотрим друг на друга, ранимость в его глазах говорит о том, что я произвожу на него такое же сильное впечатление, что и он на меня. В ответ на его молчаливое признание я дарю ему чуточку доверия. Больше слов не нужно.

На обратном пути к машине он особенно внимателен ко мне: берет на руки, периодически останавливает, чтобы поцеловать, усыпляя мою бдительность жаркими ласками языка. И в эти минуты я понимаю, что могла бы влюбиться в Альфреда Шона Робертса. И сегодня отчасти так и происходит.

Шон: «Думаю о тебе».

Шон: «Всякое-разное».

Шон: «Ты красивая и даже не подозреваешь насколько. А еще чертовски приятная на вкус».

Шон: «И половины не сделал. Приходи в гараж».

После похода к водопаду прошло несколько дней, и с тех пор Шон почти до меня не дотрагивался. Когда мы зависаем с ребятами, он постоянно меня обнимает, но каждый вечер уходит, скромно поцеловав в лоб. От его противоречивых намеков хочется лезть на стену. Он словно ждет чего-то…и я не могу понять, чего именно. Но я не жалуюсь, а подыгрываю ему, потому что, признаюсь, получаю удовольствие от этой тоски и предвкушения. Я никогда не была распутной женщиной, но из-за влечения к Шону становится трудно придерживаться своих принципов. Парни из моего прошлого и рядом не стояли с этим мужчиной. И сейчас, смотря на свое отражение в зеркале, я вижу, как расцвела от внимания Шона. Это кайф, о котором я почти позабыла. Кайф, от которого торчишь сильнее, чем от любого другого наркотика. На моем сердце уже есть несколько рубцов, но оно продолжает уверенно биться, беспрестанно напоминая, что, играя в его игры, я становлюсь уязвимой. В глубине души я чувствую угрозу. Но пока нахожусь в блаженном неведении, более чем готовая к очередной дозе.

– Не могла бы ты отложить телефон, пока мы ужинаем?

Я вытягиваюсь в струнку, чувствуя на себе взгляд Романа, и запихиваю мобильник в карман, а потом снова берусь за вилку.

– Извините, сэр.

– Сегодня вечером ты постоянно отвлекаешься.

Потому что предпочла бы сейчас находиться в компании Шона. Не знаю, зачем Роман настаивает на совместных ужинах. Разговор не клеится, наши совместные трапезы проходят невыносимо неловко – во всяком случае, для меня. Сложно угадать, что беспокоит Романа, потому что этот человек непробиваемый камень. Он всегда недоволен, и кажется, что никакую другую эмоцию выжать из себя не способен. Чем дольше я живу в его доме, тем сильнее он кажется мне незнакомцем.

– Какими были твои родители?

Прежде я ни разу о них не спрашивала. Даже в детстве. Даже, когда была ребенком и могла прибегнуть к напускной дерзости, я понимала, что лучше не спрашивать. Они оба ушли из жизни, если верить той скудной информации, что знали я и мама.

Роман идеально ровно набирает на вилку пасту.

– Что конкретно тебя интересует?

– Они были такими же общительными, как ты?

Отец скрежещет зубами, и я мысленно поздравляю себя, но и бровью не веду.

– Они вели светский образ жизни, а мой отец регулярно посещал поле для гольфа.

– От чего они умерли?

– Они пили.

– Яд? Они отправились на тот свет в стиле Шекспира?

– Смерть тебя забавляет?

– Нет, сэр. – Меня забавляет этот разговор.

– Они умерли почти сразу друг за другом. С разницей в три года. Когда я родился, им было за сорок.

– В этом смысле ты их опередил, да?

Моя мать родила меня в двадцать лет, а Роман был старше ее на двенадцать. Он урвал лакомый кусочек.

– Я вообще не планировал заводить детей.

Я растопыриваю пальцы и быстро трясу ладонями.

– Сюрприз. У вас девочка.

Даже ни намека на улыбку.

– Как с тобой тяжело. – Я делаю глоток воды. – Извини за подгузники, тут уж ничего не поделаешь. – Я уверена, что этот мужчина не менял мне подгузники. Ни разу.

– Сесилия, ты весь вечер собираешься так себя вести?

– Можно только надеяться. – Что ты не изничтожишь мою душу своим убийственным взглядом.

– Выходит, ни родителей, ни женщин. А друг, с которым можно отдохнуть, у тебя есть?

– У меня есть компаньоны. Много.