А я? Упрекаю себя. Но не только. Я хочу знать, почему она все это делает. Хочу знать, почему ее прическа так не подходит ей, почему она не разговаривает и почему лежала у дерева. Не понимаю зачем, но мне просто необходимо это знать.

Топаю назад, за развилкой останавливаюсь, спрашивая себя, что делать. Если пойду дальше, Пиа в конце концов будет вынуждена искать еще и меня.

Резко обернувшись, прислушиваюсь. Могу поклясться, что…

Мяуканье. Никогда больше не буду проклинать этого кошкозавра! Я иду на мявки, и чем громче они слышатся, тем больше ускоряюсь. Кошачьи вопли смешиваются с гулом ненастья. Чуть позже я нахожу ее. Она спряталась под каким-то деревом, свернувшись клубочком и промокнув до нитки. Мо, сам весь промокший, наполовину лежит на ней и орет. Когда я подхожу к Ханне, он затихает, а у меня нет времени спрашивать у него, можно ли прикоснуться к его хозяйке. Я обхватываю ее, кожа у нее влажная и холодная. Она в полуобморочном состоянии. Приподнимаю ее, она открывает глаза, и я вижу, что она лежала на своем рюкзаке, который действительно лишь наполовину промок сверху. Она смотрит на меня своими синими глазами так пристально и печально, что я отвожу взгляд. Нужно сконцентрироваться. Кот снует между нами взад и вперед.

– Ханна, ты меня слышишь? – спрашиваю, отводя с ее лица две мокрые, прилипшие к щеке прядки. Она, поджав губы, коротко кивает. – Встать сможешь? – Снова кивает. Я беру ее под руки и тяну вместе с рюкзаком вверх, но ноги у нее тут же подкашиваются. Черт. Я едва успеваю подхватить ее, пока она не грохнулась на землю.

– Не пугайся, – говорю и рывком подхватываю ее на руки. Ее руки обвивают мою шею, они такие холодные, что я покрываюсь гусиной кожей. Склонив голову, она дрожит всем телом.

Я стремительно несу ее к хижине и пинком распахиваю дверь. Мо, проскользнув в дом, сперва как следует отряхивается. Непогода осталась за дверью, и вот я стою в какой-то лесной хижине с незнакомой девчонкой на руках. В темноте. Полный бред.

До меня доносится ее дыхание, частое и шумное. Беру курс на диванчик у стены и сажаю ее там, роняя при этом рюкзак. Между тем Мо на полу в центре комнаты вылизывает шерсть.

– Жди здесь, я посмотрю, есть ли где-нибудь у старого пройдохи одеяла.

У хижины только один этаж, есть диван, кресло, маленький камин, одна одноконфорочная плитка, стол в углу и шкаф. Да, еще крошечный туалет.

Я открываю дверцы шкафа, и мне прямо в лицо вылетает моль, которую я тут же гоню прочь. Шкаф пуст. Проклятье. Внизу есть еще большой ящик, который я пытаюсь открыть, и он с грехом пополам поддается. Увидев его содержимое, я облегченно вздыхаю. Там три одеяла, маленькие и колючие. Но это лучше, чем ничего.

Ханна, все еще дрожа, лежит на диване, глаза у нее закрыты.

– Не спать, – говорю я грубее, чем намеревался. – Нужно снять мокрые шмотки, иначе заболеешь. – Если еще не поздно.

Но она не реагирует. Со вздохом снимаю с нее одеяла – да, и что дальше? Не могу же я сам ее раздеть! Беру ее холодную ладонь и растираю, пытаясь разбудить.

– Ханна? Нам нужно снять с тебя одежду.

Проходит какое-то время, глаза ее открываются, и она медленно переводит взгляд на меня. Лицо у нее страшно бледное. Она поджимает губы, и я чувствую давление ее руки в своей, чувствую, что она пытается приподняться. Я помогаю ей. Дрожащими руками она берется за край футболки. Собираюсь отвернуться, но ее взгляд удерживает меня. Она перестает тянуть не потому, что я все еще смотрю на нее, а потому что у нее просто не хватает сил. Футболка слишком сильно липнет к телу. По ней видно, как ей тяжело. Она еле держится, вот-вот расплачется. Но по-прежнему храбро сражается. Очевидно, и против самой себя.

– Повернись, – мягко говорю я, и она поворачивается. Теперь пальцы дрожат у меня. Я поднимаю топик, который с чавканьем отлепляется от ее холодной кожи, а она поднимает руки, чтобы я мог стянуть его через голову. Вешаю его на подлокотник дивана.

Молча выждав, пока Ханна кивнет, расстегиваю черный лифчик. Отворачиваюсь и снова жду. Время кажется вечностью. Шуршит одеяло, слышится стук ботинок по полу. Я чувствую, как Ханна легко касается моей руки, и смотрю на нее. Завернувшись в одеяло, она стоит у меня за спиной. Брюки еще на ней. С джинсами хуже всего. Они превращаются во вторую кожу, много весят, и, как только пропитываются водой, снимать их – это нескончаемое сражение.

Ханна уже расстегнула пуговицу и молнию. Щеки буквально пылают на бледном лице, и, стоя вплотную к ней, я вижу слезы в ее глазах, вижу, как дрожат губы, а она качает головой. Нет, безмолвно говорит она. Снова и снова, и так, словно кричит. Она отталкивает меня, делает глубокий вдох, пытаясь вернуть контроль над собой, а я стараюсь не потерять ее. Мне хочется проорать: «Чего тебе не хватает?» Мне хочется крикнуть: «С тобой все хорошо!» Мне хочется взмолиться: «Скажи же!»

Внезапно она показывает вниз, на джинсы, наполовину закрытые одеялом, затем на меня, на мое лицо. Я непонимающе сдвигаю брови, пока она наконец не прикладывает ладони к глазам, и тогда я понимаю.

Я должен закрыть глаза.

– Обещаю, – только и говорю я, и она опускает руки.

Наклонившись, захватываю ткань джинсов чуть выше ее колен и закрываю глаза. Я ощущаю, как ткань сдвигается, понемногу опускается, и тяну изо всех сил. Ханна чуть шатается, поэтому я тут же прекращаю тянуть и жду, когда она снова подаст знак начинать. Так мы продвигаемся вперед, сантиметр за сантиметром. Такое ощущение, будто сдираем джинсы с ее кожи.

Через несколько бесконечных минут мы справляемся, и Ханне остается только стряхнуть их с ног. Я откидываюсь на спину, поворачиваюсь на бок и открываю глаза. Постепенно я начинаю зябнуть, мне тоже срочно нужно выскрестись из этих идиотских джинсов и обуви. Заставляю себя подняться. Услышав тихий скрип дивана, отваживаюсь взять одно из оставшихся одеял и отправляюсь в сторону туалета.

Стягивание с себя мокрых джинсов в крохотной кабинке достойно Книги рекордов Гиннесса. Кеды я стряхнул перед туалетом и зашвырнул в угол, носки тоже. Но джинсы сниматься не желают. Я тяну и тащу, и ругаюсь, постоянно шарахаясь об дверь.

Наконец дело сделано. За джинсами следуют боксеры, я плотно заматываюсь в одеяло. Выходя, со всей силы пинаю джинсы, потому что на душе от этого становится легче!

Маленькие окна хижины слегка запотели и почти не пропускают свет. За ними и так не особо светло. По крыше, напоминая какую-то песню, барабанит дождь.

Ханна лежит на середине дивана, завернутая в одеяло, и все еще немного дрожит. В ногах у нее сидит Мо, и, могу поклясться, недолго изучает меня, когда я беру лежащее на подлокотнике последнее одеяло. Но, похоже, у нас своего рода перемирие.

Я накрываю Ханну вторым одеялом и собираюсь отправиться в кресло напротив, но не делаю этого. Почему же я этого не делаю?