– Иззи! Что ты делаешь?

Она стоит с палкой, принесенной из сада, в папиной шляпе, с серьезным лицом.

– Я борюсь вместе с Ханной, что же еще?

Мне очень хочется помнить Иззи, а иногда точно так же сильно хочется забыть. Потому что каждое воспоминание показывает то, чего у меня никогда больше не будет. Я делаю глоток, поворачиваюсь на другой бок и снова засыпаю.

Три дня спустя лихорадочный бред отпускает, воспоминаний становится меньше. Летняя жара остается, но температуры, к счастью, уже нет. Я сходила с Сарой в душ, освежилась, и лицо опять немного порозовело.

Первым делом, взяв рюкзак, достаю оттуда блокнот. У меня невольно перехватывает дыхание, и я ощущаю в глазах предательское жжение. Блокнот пошел волнами. Открываю первую страницу, и в глаза мне бросаются только расплывшиеся чернила. Бумага затвердела. Вторая страница выглядит точно так же, третья тоже. Я в ярости вырываю их и, скомкав, бросаю в угол. Они утрачены. Слова пропали где-то между Иззи и мной.

Прошла почти неделя. Я намеревался в этом году от всего уклоняться, оставаться в стороне, а теперь нахожусь в центре событий. Пиа опять смотрела на меня тем особенным взглядом, говорящим «Не наделай глупостей, Леви», и я ответил на него «Разумеется, не наделаю», лихорадочно размышляя, какие глупости она имеет в виду.

Я сижу в своем любимом месте и как раз собираюсь начать играть, когда ко мне прижимается что-то мягкое. Мо. Что это он здесь делает? Я глажу его по голове и… Если Мо здесь, то… Быстро поворачиваюсь влево и вижу, как по неровной дорожке, хромая, пытается улизнуть Ханна.

– Хочешь сказать, что подкралась только для того, чтобы тут же умотать?

Она, вздрогнув, останавливается. Выжидающе смотрю на нее, снова и снова стараясь согнать с коленей Мо. Кто знает, когда ему опять придет в голову оцарапать меня. Никогда не научусь понимать кошек!

Наконец, ровно через двадцать секунд, она оборачивается. Я считал их, на каждой заставляя себя молчать и не вставать.

Она смотрит на меня, склонив голову набок, побледнела и похудела, но выглядит уже не так ужасно, как всего несколько дней назад. Высокая температура здорово вышибла ее из колеи, температура, а еще кошмары. Мы все в этом участвовали. Когда Ханна лежала в постели, а Сара ухаживала за ней, к ним в палатку однажды неожиданно заглянула Лина, чтобы проведать больную. Все здесь пока по-прежнему держат дистанцию, но дистанция теперь совсем другого рода – уважительная. Не хочется так говорить, но, думаю, не сбеги Ханна, этого бы не произошло. И не будь здесь Мо. Кстати, эта пушистая тварь забралась-таки ко мне на колени. Кошка – единственная тупая животина, которой как-то удается выставить тебя полным придурком, а потом взирать на тебя, торжествуя.

Ханна не движется, Мо издает короткий мявк, а я не знаю, что делать.

– Может, начнем еще раз с самого начала? – спрашиваю я и, поскольку она не рвет с места в карьер, продолжаю. – Я – Леви, люблю играть на гитаре, и это мой последний год в «Святой Анне». – Я борюсь с комом в горле. – А еще я ненавижу кошек, – завершаю я, гладя Мо и тем самым смягчая резкость сказанного.

Ханна смотрит на меня в упор, ее глаза буквально сканируют меня. Словно ведут розыск. Она, глубоко вздохнув, обхватывает себя обеими руками.

– Ты – Ханна, это твой первый год в «Святой Анне», и ты любишь кошек.

Выдержав ее взгляд, я делаю нечто, чего не должен был делать. Я продолжаю говорить.

– Ты потеряла сестру-близнеца. Ее звали Иззи.

Я раскалываюсь на мелкие кусочки. Я знаю это, потому что оно хорошо знакомо мне, это чувство, этот старый друг. Разбиваюсь, а кусочки снова совмещаются. Слова Леви продолжают звучать во мне.

Иззи. Он назвал ее имя. Мне очень хочется спросить: «Что тебе известно?». Вместо этого я встречаю его взгляд, выдерживаю его и осознаю, что он воспринимает меня так же, как и прежде. Девчонкой с проблемами. Просто девчонкой, которая не разговаривает, потому что скорбит.

Он этого не знает.

Он этого не знает.

Он этого не знает.

Он этого не знает.

Он этого не знает.

У меня перехватывает дыхание, я чувствую облегчение и в то же время не чувствую его. Впитываю в себя взгляд Леви, крепко удерживаю, сохраняю в памяти. Потому что, когда он обо всем узнает, когда все выяснит, то никогда больше не будет так смотреть на меня. Этот незнакомый парень исчезнет, все будет, как прежде и все же совсем по-другому.

Так будет всегда, с каждым. Он будет рядом, все выяснит, возненавидит и оттолкнет меня. Так же произошло и с родителями. И со мной происходит так же! Разве кто-то другой может понять то, чего я сама не понимаю? С чего бы ему захотеть говорить со мной, когда я сама этого не могу?

Это перебор. Перебор во всем. Одно дело – разбиваться внутри, и совсем другое – делать это на глазах у кого-то. Поэтому я разворачиваюсь в попытке исчезнуть с шиной на ноге быстро и без повреждений. В какой-то миг Мо оказывается рядом со мной.

Мы доходим до лагеря, и в это время Пиа зовет есть. Я только качаю головой. Мне ничего в себя не впихнуть, при одной мысли о еде начинает мутить. Мо трусит следом за ней, он знает, где ему что-нибудь перепадет, и я за это на него не сержусь. Нет, я завидую ему.

Беру блокнот, тот, что пошел волнами. Письма к Иззи будут теперь не такими красивыми, мой почерк – менее разборчивым, но как-то оно да получится. Должно. Прихватив покрывало из палатки, иду к одному из деревьев и усаживаюсь под ним. Спиной к коре, защищенная от палящего солнца. Трава под рукой на ощупь мягкая. Маргаритки от моего прикосновения клонятся к земле, и здесь, в тени, веет легкий ветерок.

– Иззи! – в голос стенаю я.

– Сиди тихо, а не то приклею тебя к этому дурацкому стулу!

– Я и так уже приклеилась! Несколько часов тут сижу!

– Вот не надо преувеличивать, – она смотрит на меня с упреком. – Ты сидишь здесь, потому что иначе просто пропала бы.