– Выглядит хорошо. Легкое растяжение. Боли я смогу убрать. Удивительно, что это больнее, чем полный разрыв связки, да?

Я ничего не понимаю, но она, обернувшись, кажется такой милой и радостной, что я пытаюсь улыбнуться.

– Обезболивающие таблетки принимай, пожалуйста, в течение недели, по одной во время еды. То есть три раза в день, – весело говорит она. – Не восемь. Перекусы не считаются.

Должно быть, она что-то прочла у меня в лице, хотя я старалась ничего не показывать. Чертыхаюсь про себя, потому что в моей жизни только они и есть… ведь я почти не чувствую голода, очень редко об этом думаю. Пусть лучше считает, что я ем слишком много. Хорошо, что мое выражение лица она истолковала неправильно.

– Сейчас придут наложить тебе шину. Рецепт вы получите на выходе.

Пиа благодарит, и врач прощается с нами. Она говорит, чтобы я берегла себя, а в ее словах и в лице столько искренности, что я с трудом это выдерживаю.

Теперь снова нужно ждать.

Приезжала полиция, и поэтому Яна сейчас пьет чай с ромом, чтобы успокоить нервы. Остальные в палатках, и, кроме Сары, которая непременно хотела дождаться Ханну, все спят. По крайней мере, палатки закрыты, и свет выключен.

Перед этим Яна расставила по территории лагеря несколько факелов и зажгла их, они дают нам немного света, и, думаю, с этого дня мы будем зажигать их каждую ночь.

Как только я вернулся с Мо в лагерь, меня бросились расспрашивать и царапать. Первое – Яна, второе – кот. Мо суета была не по душе. Остальные же бурно радовались тому, что у нашего лагеря теперь появится талисман. Не могу поверить, что взял под свое покровительство кота. Но он шел за мной почти до самых душевых, а потом обратно. Сейчас он спит, лежа у меня на коленях. Ну хотя бы мяукать перестал. С тех пор как уехала Ханна, он орал как резаный.

Похоже, у него нет больше сил, и тут он не единственный. Я в чистых шмотках и такой усталый, что с ног валюсь, но хочу дождаться Пиу с Ханной.

Глажу гитару. Больше всего хочется пойти на озеро и поиграть, чтобы успокоить нервы. Чтобы прийти в себя. Но я остаюсь в лагере и жду. Из палатки мне виден кусочек ясного неба. Облака почти исчезли.

– Ханна! – Сара с криком выбегает из палатки, и ей плевать, что она кого-то разбудит. Я наклоняюсь вперед. До этого она так же излишне заботливо сто раз просила меня приглядывать за Мо как следует. Не делать ему больно. Даже знать не хочу, почему она это говорила. Надежного защитного панциря у меня сейчас нет.

Сара обнимает Ханну, которая стоит, совершенно смутившись и не зная, куда деть руки. В освещаемом факелами лице отражается потрясение.

Сара отпускает ее, и Ханна устало улыбается. Она хромает рядом с Сарой, на ноге у нее толстая шина. Как по команде, Мо, мяукая, спрыгивает с моих колен и мчится к Ханне, которая тут же оборачивается и заключает его в объятия.

Ко мне подходит Пиа, волосы у нее спутались, вокруг глаз круги, на коже красные пятна от стресса – выглядит ужасно.

– С ней все хорошо. Растяжение, но с шиной ходить может. Разумеется, ей нужно поберечься. Как ты?

– Лучше всех.

– Лжец, – устало говорит она.

– Тогда не спрашивай, – вяло возражаю я.

Пиа собирается уйти, но тормозит и подходит ближе.

– Я много думала о твоем первом сезоне в лагере и о том, что случилось за последние часы. Тебя никогда не интересовало, что я думаю, но я всегда тебе это говорила. Ханна напоминает мне тебя. Очень во многом! И все-таки она совсем не такая, как ты. Каждый из ребят попал сюда потому, что несет груз каких-то проблем. Ты был здесь, потому что взял на себя груз другого человека. Но есть и люди, которые несут свой собственный груз. Помни об этом.

С этими словами она уходит, а я не понял ничего из сказанного. Ненавижу, когда Пиа так делает. Когда наговорит кучу всего, ничего при этом не сказав. Пиа – оракул недоделаный.

Удрученно потерев затекшую шею, беру гитару. Бейсболка высохла и опять на голове. Я иду к озеру, играть.

У меня жар. После такой ночи это неудивительно. Сара раздобыла мне сухарики и печенье, сделала чай, меняет холодный компресс на лбу и присматривает за мной. Она напоминает, чтобы я принимала таблетки. Мы и трех дней не знакомы, и все же она это делает. Знала бы она, кто я такая.

Шину я сняла, все равно ведь лежу, почти не двигаясь. Мо то здесь, то на улице, вход в палатку всегда открыт. Теперь, когда может свободно передвигаться, он исследует лагерь, но регулярно возвращается, чтобы прилечь рядом или просто сказать «привет». Сейчас я только и делаю, что сплю, и поэтому не обижаюсь на него.

То, что случилось вчера, просто уму непостижимо. Я стараюсь забыть об этом. Как следует не подумала, слишком поддалась эмоциям. Когда я повела себя так в прошлый раз…

Сглатываю тяжелый ком в горле и зажмуриваюсь. Пиа принесла легкое хлопчатобумажное покрывало, которое теперь окутывает меня защитной оболочкой, хотя я с удовольствием сбросила бы его. Снаружи жарко, здесь, в палатке, еще жарче. Довершает дело температура. Я потею и дышу ртом, потому что кажется, будто иначе воздух в меня не попадает.

Сплю, просыпаюсь, потею, сплю, просыпаюсь, потею. Почти ничего не воспринимаю. Время от времени получается сделать глоток чая или откусить кусочек сухарика, но вообще-то хочется только спать. Сейчас Сара положила мне на лоб холодный компресс, и я поднимаю отяжелевшие веки, чтобы посмотреть на нее.

– Я рада, что теперь знаю его имя. А еще, какого он пола, – видимо, она говорит о Мо. – Думаю, ему здесь хорошо. И все остальные его тоже любят. Все гладят, но на руки он ни к кому не идет, – она пожимает плечами. – Мне нравится, что он здесь, – шепчет она. – Особенно по ночам.

– Мама, а что с Ханной? Она вся горячая? – Иззи как всегда рядом со мной.

– У нее высокая температура! Через несколько дней ей опять станет хорошо. А пока ей нужно много спать.

– Высокая температура? А что тогда бывает?

– Человеку очень жарко, и ему нужен полный покой, потому что организм пытается бороться с вирусом.

– И Ханна сейчас борется?

– Да, золотко, поэтому нам нужно дать ей поспать. Позже мы снова заглянем к ней. Иди вниз, я сейчас тоже приду.

Несколько минут стоит тишина, а потом мама опять что-то говорит, и я из любопытства открываю глаза.