– Я бы так и сделала, – самодовольно сказала Большая Барбара. – Люкер обратился в полицию?

– Нет, мы только позвонили ей. Он был на одной линии, я на другой, и когда она ответила, мы оба засвистели в полицейский свисток изо всех сил. Он сказал, что мы вполне могли разорвать ей барабанные перепонки и что, наверное, весь телефон в крови. И теперь, когда мы с ней видим друг друга на улице, то даже не разговариваем. Однажды доктор Орр – психотерапевт, с которым она живет, – позвонил мне и сказал, что хочет поговорить со мной об отношениях между матерью и дочерью в целом, и я сказала ему катиться к чертям собачьим.

– Ох, деточка! – воскликнула Большая Барбара, обнимая внучку. – Если бы не твой язык, я бы сказала, что Люкер вырастил тебя ребенком, которым мы все можем гордиться!

Большая Барбара преувеличила, когда сказала Индии, что всю ночь не смыкала глаз. Ничто не могло помешать этой женщине заснуть, и совсем немногое помешало бы спать спокойно. После того как Одесса подала на обед гамбургеры и картофельные чипсы, Большая Барбара надела купальный костюм и реквизировала одеяло, которое было расстелено на берегу залива. Через несколько минут подошел Люкер и накинул большое полотенце на тело спящей матери, чтобы та не обгорела. Чтобы не смущать Большую Барбару, Люкер унес второе одеяло подальше из поля зрения трех домов, разложил его на песке, снял плавки и лег обнаженным под солнце.

– Ты мерзкий, – сказала Индия, разбудив его примерно через час.

Он открыл глаза, заслонил их ладонью и посмотрел на нее, но в свете солнца смог различить только ее бесцветные очертания на фоне неба.

– Почему? – еле слышно прошептал он; солнце выпарило из него не только энергию и интеллект, но и голос.

– То, как ты загораешь, – ответила она. – Ты не был на солнце полгода, но теперь оказался здесь и уже начинаешь становиться темно-коричневым.

На Индии были длинные брюки, рубашка с длинными рукавами и широкополая шляпа. Она села на песок рядом с ним.

– А теперь посмотри на меня. Единственное, что неприкрыто – это ступни, и они уже начинают обгорать.

– Невезуха, – сказал Люкер.

– Можно, я возьму твою камеру?

– Конечно. Только осторожно. Песок здесь очень быстро попадет внутрь. Что ты собралась фотографировать?

– Третий дом, конечно. Что же еще?

Люкер помолчал какое-то время.

– Я думал, ты хочешь, чтобы я его сфотографировал, – осторожно ответил он.

– Нет, я решила, что сама это сделаю. Ты и не собираешься, это очевидно.

– Почему ты так думаешь?

– Я тебя знаю. Ты и близко не подойдешь к этому месту. Если бы я попросила тебя сфотографировать, ты бы отмазался, и еще раз отмазался. Так что я решила, что сделаю все сама.

– Индия, – сказал Люкер, – я не хочу, чтобы ты снова залезла на эту дюну. Это опасно. Ты вчера чуть не потеряла там ногу. Пусть это будет тебе уроком. И на веранду тоже не залезай. Не думаю, что эти доски надежные. Ты можешь провалиться. Эти обломки сожрут тебя заживо.

– Как только ты возвращаешься в Алабаму, сразу начинаешь строить из себя отца. Индия, делай это, Индия, не делай того. Послушай, третий дом настолько же безопасен, как и остальные два, и ты прекрасно об этом знаешь. Дай мне камеру и позволь сделать несколько снимков. Я не собираюсь раздувать из мухи слона и уж тем более не собираюсь залезать внутрь – по крайней мере сегодня. Я просто хочу сделать пару снимков дома с разных ракурсов – как он выглядит, как на него наступает песок. Не могу поверить, что ты его никогда не фотографировал – мог бы продать миллион копий.

– Послушай, Индия. Никто не знает о Бельдаме, а если люди узнают, что здесь есть три идеальных викторианских дома, сюда набегут толпы. Бельдам никогда не грабили, и я не собираюсь давать людям для этого повод.

– Это чушь собачья, – презрительно сказала Индия. – Ты до смерти боишься третьего дома, вот и все.

– Конечно, – сказал Люкер, переворачиваясь на другой бок с каким-то подобием гнева. – Это чертова детская травма, и у нас у всех есть детские травмы…

– У меня нет.

– Вся твоя жизнь – это чертова травма, – сказал Люкер. – Ты просто еще не знаешь. Подожди, пока вырастешь, и тогда увидишь, насколько все запущено…

– Так я могу взять твою камеру? – упорно продолжала Индия.

– Я же сказал «да», – ответил Люкер. Когда она шла обратно к домам, он крикнул ей вслед: – Индия, будь осторожна!

Из комнаты отца Индия взяла второй «Никон» похуже и экспонометр и вынесла во двор. Одесса сидела на ступеньках черной лестницы дома Сэвиджей, лущила горох в широкую кастрюлю и бросала стручки на разложенную у ног газету. Индия измерила освещение, включила широкоугольный объектив и фильтр солнечного света. Одесса поднялась со ступенек и подошла к ней.

– Мистер Дофин и миз Ли спят, – шепотом сказала она. – Ты хочешь фотографировать?

– Третий дом, – ответила Индия.

– Зачем? Там никто не живет. Зачем тебе фотографии этой рухляди? – Одесса нахмурилась – в ее голосе было предупреждение, а не любопытство.

– Потому что он очень странно выглядит. Я сделаю хорошие фотографии. Ты когда-нибудь заходила внутрь?

– Нет!

– Я хочу сделать несколько снимков внутри дома, – задумчиво сказала Индия.

– В этом доме нет воздуха, – ответила Одесса. – Ты задохнешься.

Индия подняла камеру, быстро направила на дом и сделала снимок. Она почти ожидала, что Одесса возразит, но та ничего не сказала. Индия отошла на пару шагов и сделала еще один снимок.

– Люкер говорит, что это опасное место…

– Да, – быстро сказала Одесса, – ты просто не знаешь, что…

– Он говорит, что дом в аварийном состоянии.

– Что? – не поняла Одесса.

– Люкер говорит, что доски не выдержат. Думаю, он просто боится. Я…

– Не стой здесь, – сказала Одесса. – Не видать ничего отсюда, подвинься туда, – она указала на место на дорожке из битых ракушек на сто метров ближе к дому. Индия в недоумении перешла туда и сделала еще одну фотографию.

Одесса удовлетворенно кивнула и указала на другое место несколько левее, но неудобно близко к колючему кусту, так что Индия оцарапала лодыжки.

Индия не представляла, что могла знать эта чернокожая женщина о постановке кадра, чтобы диктовать ей, какие брать ракурсы. Но Одесса гоняла Индию по всему двору, говорила ей, на каких окнах и каких архитектурных деталях нужно сфокусироваться и следует ли держать камеру горизонтально или вертикально. И все это шепотом, чтобы не побеспокоить спящих на втором этаже. Индия машинально повиновалась.

В объективе все композиции, казалось, идеально вписывались в кадр, и Индии часто оставалось только проверить освещение и спустить затвор. Она с радостью предвкушала момент, когда покажет отцу набор великолепных фотографий третьего дома и дюны, которая медленно его засыпала.