И еще то, что было потом, на ковре перед камином.

Но все последующее представлялось смутно: автомобиль, несущийся по темному городу, ее голова на плече Леонидаса, он несет ее на руках.

Сьюсан слезла с кровати. Странно, но ни стюард, ни муж не зашел за ней.

Она вышла в коридор, щурясь от яркого света, проникавшего из окон. Ага, значит там, где она сейчас, утро.

Посмотрев в окно, она увидела солнце и море.

Сьюсан прошла вперед и ступила на площадку наверху складной лестницы. Мигая от слепящего солнца, она огляделась и поняла, что самолет находится на узкой взлетно-посадочной полосе скалистого острова. Кругом серебрились оливковые деревья, зеленые холмы, и со всех сторон переливалось голубым и серым море.

А внизу лестницы стоял, прислонившись к блестящему темно-зеленому «ренджроверу», Леонидас.

Только тут Сьюсан посмотрела, во что же она одета: футболка и широкие штаны, подходящие для йоги. Она не могла вспомнить, чтобы надевала это на себя. Все, что осталось у нее в памяти, — это когда на ней было зеленое бальное платье.

Хотя… на ковре перед камином на ней вообще не было никакой одежды.

Сьюсан проняла дрожь — она представила, как Леонидас натягивает одежду на ее голое тело, как вытаскивает запутавшиеся в вороте футболки волосы…

Ей сделалось страшно. Она подавила страх, и ноги, казалось, независимо от нее и помимо воли, понесли ее по металлическим ступенькам.

Она спустилась вниз, пересекла асфальтовую дорожку и встала перед Леонидасом. Тишина… вот первое, что она ощутила. Сьюсан привыкла к Риму. К Парижу. К большим городам, где полно людей и автомобилей. Где толпы пешеходов, где шум транспорта и грохот музыки. Здесь же ничего подобного не слышно. Здесь бодрящий свежий ветерок, пахнущий солью. И никаких голосов. Никаких звуков. Словно они — единственные два человека, оставшиеся на земле.

— Где мы? — спросила Сьюсан.

— В Греции, — ответил Леонидас.

— Что мы делаем в Греции? — Она имела в виду, почему не в Афинах, поближе к офисам Бетанкуров.

Уголки твердых губ Леонидаса слегка приподнялись, и эта полуулыбка ее насторожила. Он продолжал стоять, сложив руки на груди и прислонившись спиной к кузову автомобиля.

— Мы в Греции, потому что я грек, — как ни в чем не бывало ответил он. Сьюсан охватило нехорошее предчувствие, и по позвоночнику пробежали мурашки. — Моя мать — гречанка. Этот остров принадлежал не одному поколению ее семьи. Здесь очень мало обслуги, но все они в какой-то мере мои родственники. — Он усмехнулся. — Я упомянул это потому, что ты очень изобретательна, но бесполезно придумывать, как отсюда сбежать.

— Ты о чем? — не поняла она.

— Сьюсан, я не буду оскорблять тебя, перечисляя список ограничений. С этого прекрасного острова не ходят паромы. Самолет сегодня вечером улетит, но без тебя, а вертолет используется исключительно по моему разрешению. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

— По-моему, я все еще сплю, — с комом в горле ответила Сьюсан. — И вижу кошмарный сон.

— Слава богу, ты проснулась.

— Тогда я не понимаю… Ты держишь меня в плену?

— Я предпочитаю называть это по-другому: возможность для тебя осознать реальность твоей жизни. — Леонидас наклонил голову. — У тебя будет время свыкнуться с тем, что есть на самом деле, и выкинуть из головы то, чего быть не может.

— Звучит как приказ культового божества.

— Это уж как тебе нравится. — Он самодовольно повел плечом.

— Ты должен отправить меня обратно, — резко ответила она, подавив разлившийся внутри жар. — Немедленно.

Леонидас покачал головой с таким видом, будто ему жаль.

— Боюсь, что этого я не сделаю.

— Я говорила тебе, что не желаю жить в тюрьме, — сказала Сьюсан, когда нашла в себе силы снова заговорить. — Я говорила тебе, что наш брак уже похож на клетку, а твое имя — ключ к замку. Я все это говорила тебе. А твой ответ? Пока я спала, ты увез меня на какой-то остров.

Леонидас отодвинулся от кузова «ренджровера» и выпрямился во весь рост, возвышаясь над Сьюсан с убийственно-свирепым видом. Как же она могла забыть, что в этом его суть? На его лице точно такое же выражение, как у Графа. И в последний вечер в Париже она видела то же самое. Да за прошедшие недели она видела это не раз.

Вот в чем заключается суть Леонидаса Бетанкура: неумолимость на грани жестокости в сочетании с властностью. Все это присуще ему, его натуре.

За этого мужчину она вышла замуж. Этому мужчине отдала свою девственность, а потом зачала от него ребенка.

Винить ей некого, кроме себя, потому что он никогда не притворялся другим. Он — Бетанкур. Он такой сейчас и был им всегда.

— Да, я — твоя клетка, — грозно произнес он. Тон его голоса ее не удивил. Он наверняка точно так же разговаривал со своими последователями в культовом поселке. — Твоя единственная тюрьма, в которую ты будешь заключена навечно, — это я, Сьюсан. Ты беременна! Я не знаю, кем ты меня считаешь, но я не отказываюсь от того, что принадлежит мне.

И тут у нее в голове произошел взрыв. Она кинулась вперед и ткнула пальцем ему в грудь.

— Я не твоя собственность!

Леонидас поймал ее руку, но не отвел в сторону, а сжал.

— Не буду спорить с тобой по этому поводу, моя маленькая девственница. Но ведь я — твой единственный мужчина.

— Я была вдовой одного из самых известных персон. — Сьюсан дернула руку, но он крепко ее держал. — Как ты думаешь, я могла появиться где-нибудь в клубе и подхватить партнера для секса?

— И ты могла бы это сделать, будь ты менее узнаваемой вдовой?

Сьюсан сдвинула брови. К чему этот сарказм?

— Да, я бы с радостью рассталась со своим трауром, если бы могла, — вызывающе бросила она ему в лицо, а он лишь рассмеялся. Она его ненавидит! Или… ненавидит себя за то, что у нее трепещет сердце.

— Сьюсан, малышка, ты умеешь управлять собой. Вот только когда ты лежишь подо мной, у тебя это не получается.

Он все знает, и наверняка ее рука, которую он так и не отпустил, дрогнула.

— Я замечательная артистка. Спроси любого в компании. Или у твоей семьи.

— Считай, что хочешь, мне все равно. — И отпустил ее руку, хотя продолжал сурово смотреть на нее. Она была уверена, что он видит ее насквозь, и ей не спрятать свои чувства, которые лучше не называть. — Но не вздумай вообразить, что я позволю тебе уйти с моим ребенком. Так что не строй несбыточных планов. Этого не произойдет.

— Ты не можешь держать меня здесь. — Сьюсан не узнала собственного голоса, дребезжавшего, как кусочки льда. Она и чувствовала себя покрытой льдом снаружи и внутри.

Но так ли все это? Чем дольше она находится рядом с этим человеком, тем меньше понимает свои ощущения. Потому что в ее твердом, непоколебимом характере образовалась трещина, и часть ее существа почти что радовалась тому, что он не отпускает ее от себя, из своей жизни.