наук и недостойности наук описательных или гуманитарных. Выбор химии стал выражением стремления именно к дедаловской золотой середине.

Но вот заканчивался пятый курс. Крылья Эдуарда, стянутые постоянной необходимостью изучать совершенно ненужные общеобразовательные дисциплины, теперь могли раскрыться в свободном полете дипломирования. Но при условии, что руководителем дипломной работы станет человек, Дедалу подобный. В стенах провинциального университета такого преподавателя не было, и он предпринял дерзкую попытку написать письмо маститому столичному ученому с просьбой разрешить выполнить дипломную работу под его руководством по совершенно необычной теме, которую тогда только начинал разрабатывать известный исследователь и которая так интересовала просителя, выпускника-студента периферийного учебного заведения. Преподаватели и однокурсники Шустова восприняли ответ, полученный им из столицы, как чудо! Известный ученый не только давал согласие на руководство студентом, но и брал на себя все финансирование, связанное с поездкой, проживанием и работой выпускника. Отчасти такая удача объяснялась изобретениями Эдуарда, сделанными им еще на первых курсах и разрекламированными местной и центральной прессой. Икар и Дедал действительно узнали друг друга! То есть Эдик, конечно, не помнил своего первоначального имени и древней судьбы, но его необъяснимое влечение именно к этому ученому было поначалу сильнее всех житейских обстоятельств…

В столице Эдуард летал. В его распоряжении было самое современное оборудование и новейшие реактивы. Он активно участвовал в семинарах самых серьезных ученых и при этом не стесняясь позволял себе публично излагать самые бредовые идеи, вызывая добрые снисходительные улыбки окружающих. И вот… Как всегда! Как и во всех предыдущих воплощениях, Шустов опять зарвался. На этот раз он возомнил себя мощным, свободным мыслителем, способным совершенно самостоятельно строить свою дальнейшую научную карьеру. Хотя более прагматичные столичные сверстники Эдуарда намекали ему, что перспективному дипломнику следовало бы обратить значительно большее внимание на племянницу своего Шефа, а не на пробирки и колбы. Но заносчивый, наивный Шустов считал ниже своего достоинства обуславливать научное преуспевание банальным браком с родственницей патрона и, аккуратно закончив все дела, укатил в свой захолустный городок, будучи абсолютно уверенным, что его незаурядная по оригинальности и объему дипломная работа в любом месте в ближайшее же время будет просто переоформлена в кандидатскую диссертацию, и Эдуард Шустов сможет наконец вести независимые исследования по той теме, по которой сочтет нужным он сам, а не какой-то там руководитель. Займется, например, молекулярной генетикой. Несчастный, он так был уверен в несокрушимой мощи своих отличных оценок и научных публикаций, что даже не поинтересовался, а собираются ли оставлять его на родном факультете? Приехав домой, Эдуард, конечно, блестяще защитил диплом и… остался совершенно не у дел. Кафедра, на которой рассчитывал остаться Шустов, его не приняла, причем отказ был сделан в самой беспощадной форме. Недавно назначенный на должность заведующего кафедрой, приехавший из Москвы член-корреспондент АН СССР Большов Герман Федотович вызвал юного выпускника к себе в кабинет и тоном, очень спокойным, но не допускающим возражения, спросил:

– Это правда, что за глаза вы меня называете старым дураком, не способным ни к какой мыслительной деятельности?

Ошеломленный Эдик впервые в жизни видел, как очень серьезный человек с очень важным видом обсуждает нелепейшую сплетню и при этом уже заранее готов воспринять всякое отрицание как бесполезное отпирательство. Молодой человек впервые в жизни почувствовал, что значит быть жертвой грязной интриги, впервые в жизни столкнулся со взрослой подлостью, был совершенно подавлен и… молчал.

– Вы не можете стать сотрудником нашей кафедры, – это был уже приговор человека, мнение которого обжалованию не подлежало. Как Шустов очутился на улице, он не помнил. Из далеких глубин души просыпалось то чувство поверженности, которое он уже однажды, много тысяч лет назад, испытал, рухнув в море с обломками крыльев.

Эдику сейчас, как и тогда, надо было ближе держаться к Дедалу, а он вновь повторил все ту же ошибку… Захотел взлететь еще выше.

Однако поймет это Шустов лишь много лет спустя, а сейчас Эдик оценивал ситуацию проще, по-земному. Он точно знал, кто сплел эту примитивную интригу против беззащитного, как он теперь себя воспринимал, студента. Вне всякого сомнения, подобная мерзость могла исходить только от одного сотрудника – доцента кафедры высокомолекулярных соединений, кандидата химических наук Мошкина Анатолия Григорьевича. Невысокий, полноватый, суетливый, очень похожий на Чичикова человек своей главною задачей видел всегда только одно – сохранить за собой занятое им давным-давно место. Претендовать на большее ему было слабо́, а вот снизу был постоянный приток этих молодых, энергичных, любознательных выпускников. Для всех них был постепенно выработан достаточно надежный тройной заслон. У наиболее перспективных выпускников следовало сформировать непривлекательный образ работы в университете и постараться подыскать им место где-нибудь подальше от города, убедив, что делается сие для их же блага. Преодолевшие этот первый заслон и твердо решившие связать свою судьбу с родным alma mater должны были осесть на любой кафедре, но только не той, где хозяйничал Мошкин. Конкуренты ему были ни к чему. Для расправы же с особо настойчивыми, мечтающими именно о кафедре Мошкина, недозволенных средств не было. Обновление состава сотрудников время от времени все-таки происходило, но за счет троечников, послушных, безынициативных, ни на что не претендующих. Анатолий Григорьевич очень надеялся, что Шустов останется в столице и совершать гадости не придется. Увы, не получилось. Эдик же, в свою очередь легко преодолев первые два заслона, о существовании третьего даже и не подозревал. Дорога назад, в столицу, была отрезана совершенно безрассудной женитьбой на местной девушке, не имеющей матери и воспитывавшейся отцом, у которого она была уже четвертым ребенком. Словом, жаль было девчушку. А столичный Дедал согласен был бы продолжить совместные работы только в случае породнения…

И вот теперь, имея в кармане диплом с отличием, городскую прописку, гарантированное государством право на распределение, Эдик был фактически безработным. Столь блестящий взлет оказался сокрушительнейшим падением. Надо было все начинать с нуля. Икар вновь оказался с поломанными крыльями, правда не в море, а на земле.

Где еще в небольшом студенческом городе можно было химику заново начать свою научную деятельность? Конечно, в политехническом институте. И вот, устроившись туда инженером, Эдуард Шустов четыре года доказывал администрации кафедры технологии основного органического синтеза свою лояльность и достойность считаться аспирантом дневного отделения названной кафедры. Четыре унылых года пребывания в должности инженера с унизительной зарплатой, когда в любой день могли отправить на копку картошки или капусты, строительство здания или ремонт какого-либо помещения, сменились не менее унылыми годами очной аспирантуры все с той же картошкой и теми же стройками. Так называемая научная работа выполнялась как бы в перерыве между