– Они идут! – прорезался из толпы чей-то истошный вопль. – Их только двое!!!

Все взоры устремились на что-то за моей спиной. Я повернулась и увидела два медленно движущихся силуэта, отчетливым контуром вырисовывавшихся на фоне бушующего огня.

Это были Дашка и Кротов. Моего Незнамова нигде не было видно. Дождавшись, пока они подойдут поближе, я ринулась к ним и завопила:

– Где Семен?! Вы его видели?!

– Нет, – Кротов отвернулся.

– Дашка, говори: где мой Незнамов? Я знаю, вы были вместе! – подступилась я к девушке, что стояла сейчас, растирая слезы грязными от сажи руками.

Дашкино лицо было сплошь в черных разводах, не оставивших и следов былой красоты. Волосы всклокочены. Тонкая хлопчатобумажная пижамка, состоящая из бриджей до колен и распашонки до пупка, в некоторых местах прожжена. Вполне определенные подозрения принялись терзать меня теперь уже с новой силой.

– Дашка! Ответь мне! Где Семен?! – прохрипела я, хватая ее за тонкую ткань распашонки, да так, что хлипкая ткань затрещала. – Где он?!

– Он... Он там... – Она принялась вздрагивать всем телом, неловко пытаясь высвободиться. – Он зашел туда... Потом взрыв... Ой, господи! Что же это?! Я не знаю!.. Боже мой!!!

Она зарыдала в голос и принялась заваливаться на сторону, увлекая меня за собой. Находясь в каком-то странном оцепенении, я отдернула от нее руки. То ли для того, чтобы не упасть вместе с ней, то ли для того, чтобы она все-таки шарахнулась головой о землю. Мотивы моих поступков в тот момент были вообще труднообъяснимы. Почему, например, я принялась хохотать во все горло, увидев, как она все же упала? Мне это непонятно до сих пор. Я ржала как сумасшедшая, постукивая себя по голым коленям и сгибаясь пополам. Затем упала на колени, уставилась на пожар, немного начинающий стихать, но все так же завораживающий своей дикой, ужасающей багровостью, и замерла с приоткрытым ртом.

Что она только что сказала?! Незнамов зашел в столовую и раздался взрыв?! Чушь какая! С какой стати ему тащиться среди ночи в столовую? Хотя из дома он вышел где-то около десяти, а столовку закрывают ближе к одиннадцати. На тот случай, ежели кому-то приспичит выпить остывшего чаю или оставшегося от завтрака прокисшего молока. А почему взрыв? Что могло взорваться?

– Что могло взорваться? – озвучила я свои мысли. – Что там могло взорваться в этой долбаной столовой? Там же электрические печи!

– Сегодня после обеда привезли пропан. – Кротов подошел ко мне и попытался приподнять меня с колен. – Уж не знаю, для каких целей, но привезли три баллона. Там, в складских помещениях, хранилось еще два баллона с кислородом. Отсюда такая бешеная вспышка.

– А почему взорвалось? – Я сидела истуканом, не реагируя на то, как он надрывается с моим обмякшим телом. – Кто взорвал? Кому это было нужно? Чушь какая! Кому нужна смерть такого безобидного потаскуна, как мой Незнамов?! Ежели только...

Откуда вдруг взялась в моих омертвевших членах такая сила, я не знаю. Но я подскочила пружиной, оттолкнув оторопевшего Николая Филипповича. Подлетела к Дашке, продолжавшей валяться на земле, и, приподняв ее голову за волосы, злобно заорала:

– Это ты!!! Ты убила его, сука?! Он ненавидел тебя!!!

– Он тебя ненавидел, – рыдала она в полный голос, суча ногами и обессиленно всплескивая руками, пытаясь вырваться. – Он хотел с тобой развестись! Это ты!!! Ты – убийца.

– Ах ты!!! – Опустив ее голову с силой оземь, я принялась хлестать ее по щекам, груди, животу, приговаривая: – Сука! Потаскуха! Я убью тебя!!! Убью!!!

Бедный Кротов не знал, что делать. Он наседкой метался вокруг нас, пытаясь разнять, но куда там! Мы сцепились и уже катались по траве, рыча и кусаясь, словно злобные волчицы. Одежда на нас трещала по швам. Подол моего сарафана задрался, Дашкина пижама превратилась в кучу лохмотьев, еле-еле прикрывавших ее наготу.

Представляю, что это было за зрелище!!! Две обезумевшие самки пытаются отстоять право на любовь человека, которого, возможно, уже не было в живых. Грязные ругательства, изрыгаемые нами, были под стать лексикону портовых грузчиков. Искры сыпались из глаз. Крики, вопли, переходящие в сип, и страстное желание удавить друг друга. Все это на фоне пурпурного ореола, сыпящего искрами в небо...

Думаю, что представление удалось на славу. Срежиссированное трагическим моментом, умело подсвеченное софитами пожарища, сыгранное обезумевшими от горя актерами, оно имело благодарных зрителей, многие из которых к окончанию сего действа даже прослезились.

Кто и когда оттащил Дашку, я не видела. Я валялась на боку на примятой траве, смотрела широко раскрытыми невидящими глазами на догорающую столовую и стонала. Крыша и стены давно обвалились, пожарище стало похожим на догорающий гигантский пионерский костер. В раннем детстве в пионерском лагере мы на таких углях любили печь картошку. Временами из этой огнедышащей лавы вырывалась вдруг струя пламени, но она быстро исчезала, словно обессилев от собственного вандализма. Кто-то (кажется, это был Кротов) опустился рядом со мной на колени, ухватил мою левую руку и принялся сильно растирать ее, время от времени похлопывая. Затем в его руках появился шприц. Мне сделали внутривенную инъекцию, и все... Больше я ничего не помнила.

Очнулась я на своей кровати, когда за окном радостно светило солнце. Ощущая яркий свет даже сквозь сомкнутые веки, я покрутила шеей. Все вроде бы было нормально. Голова ясная, мыслей никаких. Болезненных ощущений тоже. Я сжала и разжала кулаки, эффект тот же – все в порядке. Я с облегчением вздохнула и подумала, что с передозировками коньяка нужно завязывать, а вслух с легким смешком произнесла:

– Привидится же такое...

Я открыла глаза и скосила их на кровать Незнамова. Она была пуста. Опять пробежка. Досадливо поморщившись, я приподнялась на локтях, повернула голову чуть в сторону, и почти тут же меня изнутри обдало мертвецким холодом.

На стуле у стола, положив подбородок на сомкнутые руки, дремал Кротов Николай Филиппович. Вся поверхность стола была усеяна ампулами, шприцами, тут же лежал жгут.

– Нет! – жалобно простонала я, прозревая. – Коля! Проснись же наконец!!!

Кротов вздрогнул и поднял голову.

– Привет, – тусклым голосом поприветствовал он меня. – Как ты?

– Это все правда?! Да?! Его больше нет?! Семки... Моего Семки Незнамова больше нет?!

Врачи вообще-то по природе своей жестокие люди. Им день за днем приходится бороться со смертью. Порой проигрывать и, когда это случается, выносить из операционной страшную весть родственникам. Может быть, поначалу это и бывает трудно, но с годами душа костенеет, ожесточается, и признавать собственное поражение бывает намного легче. Кротов был оперирующим кардиологом со стажем, но он дрогнул. Глаза его часто-часто заморгали. Руки неосознанно затеребили жгут, лежавший перед ним. А голос, которым он мне ответил, слабо напоминал его собственный.