– Такую смерть, что уготовили вы своему мужу, не смогла бы придумать даже я! Все, на что меня хватило, так это вколоть ему инсулин сверх положенной дозировки. А вы!!! Пух-пух, и его погребла огненная лавина. Это было великолепно!!!

Боже мой! Она безумна! Придумать такое... Как можно?! Чтобы я убила своего Незнамова?!

– Эй, подождите! – окикнула я ее и кинулась следом за ней. – Остановитесь же наконец!

Дама притормозила и, уже нетерпеливо подрыгивая сухонькой ножкой, воззрилась на меня.

– Что вы такое городите?! Сначала следователь пытался меня в чем-то уличить, теперь вы!.. Я никого не убивала! Это несчастный случай – и только.

Женщина презрительно фыркнула и тут же подозрительно прищурилась.

– Это – убийство, моя дорогая. Убийство, и никак не иначе... Я могла бы заподозрить эту сучонку Дашку, слишком уж она настойчиво склоняла вашего супруга к мысли о браке. Она твердила ему об этом денно и нощно...

– Вы что же, за ними подсматривали?! – Воистину день моего отъезда явился днем неожиданных открытий.

– Я умею наблюдать – и только, – недовольно поморщилась дама. – Но Дашка спала в тот момент, когда он пришел к ней. Они долго ругались, выясняли отношения. Потом он ушел, громко стукнув дверью, и прямиком пошел в столовую. Там никого не было. Никого. Сторож в этот момент всегда находится у дальних ворот, запирает их на ночь. И только ваш супруг вошел в столовую, как прогремел взрыв. Прошло минуты три-четыре, не более...

– Я спала в это время, понимаете?

– Вас никто не видел, дорогая. Никто. Даже я. – Дама повторила свой кульбит на каблучках и засеменила в сторону корпусов.

– Что бы вы себе ни напридумывали, я этого не делала! – решила я оставить последнее слово за собой.

Но не тут-то было. Женщина вновь остановилась, повернулась и изрекла:

– Я в это не верю. Да вы и сами в это не верите. Вы, и только вы, убили своего мужа. И я вас за это уважаю!!!

Я оттолкнулась от стола, и мое офисное кресло послушно отъехало к окну. Отдернув легкую занавеску, выглянула наружу. Кажется, уже светает. Звезды тускнеют. Чернота небосвода на востоке начала прореживаться, отдавая легким розоватым отсветом. Вот прогорланил чей-то чумовой петух, решивший, что для подъема время самое подходящее. А я еще не ложилась. И, судя по моему настрою, по накалу творческого зуда, лягу еще не скоро.

Мягкий свет ночной лампы выхватывает поверхность компьютерного стола с приветливо светящимся монитором. Клавиатура терпеливо ждет прикосновения моих пальцев, с кончиков которых начнет изливаться очередная история, нашептанная мне моей неуемной фантазией.

Каждый роман я начинала без продуманного сюжета. Все приходило много позже, когда герои начинали совершать поступки, любить, ненавидеть, словом – жить. Порой, что случалось нередко, ситуация выходила из-под контроля, и люди, созданные мною, начинали диктовать мне свою волю. И тут уж приходилось изрядно попотеть, чтобы навести порядок в мыслях и не казаться читателю особой, дерзнувшей посягнуть на доброе, светлое, вечное.

Так было прежде, но не сейчас...

То, что сейчас выскакивало из-под моих пальцев и появилось на экране монитора, было очень личным, очень потаенным и очень смелым.

Бредовая идея – написать историю гибели моего покойного супруга Семена Незнамова – пришла мне в голову с месяц назад. С того страшного дня прошло чуть больше года, но и по сей день я не могла говорить об этом с окружающими. Всякий раз, как только разговор сворачивал на эту тему, я уходила от него. Все попытки моих подруг и Кротова, терпеливо тратившего на меня свое время, оказывались тщетными. Я упорно не желала об этом говорить. Попытаться заставить меня рассказать о том, что я чувствовала, или о том, что я вообще об этом думаю, они не смогли.

И вот теперь...

Видимо, потребность вскрыть эту давно гноившуюся, незаживающую рану, которую я тщательно от всех скрывала, а прежде всего от себя самой, и подтолкнула меня к тому, чтобы я открыла этот новый файл. И как только я это сделала, я совершенно потеряла покой. Мои пальцы не успевали за мозгом, который выплескивал все новые и новые порции эмоциональных откровений. Тех, что мало кому были нужны, тех, что я усиленно душила в себе весь этот год.

Как только возникала потребность отдохнуть, я аккуратно переносила все написанное на дискету. Чистила компьютерный диск, а дискету собственной исповеди прятала за книгами в самом верхнем ряду. Не дай бог, чтобы ее нашел Кротов! Мне даже трудно представить, что тогда может произойти. Он, превратившийся в одночасье из кардиолога с обширной практикой в домашнюю няньку угасающей от непонятной депрессии бабы, не должен быть непосвященным, поскольку больше всего на свете (во всяком случае, он постоянно об этом твердит) его интересует состояние моей души. Там не должно быть ничего потаенного. Ничего! Поскольку он, и только он, способствовал моему теперешнему процветанию и благополучию. Он обязан знать обо мне все! У меня не может быть от него никаких секретов, начиная несварением желудка и кончая желанием напиться и снять молоденького парнишку в баре на соседней улице. Странное дело, но подобные взбрыки, повторяющиеся в последнее время все чаще, он мне с легкостью прощает.

– Развлекись, дорогая, – говорит он мне в таких случаях, целует в лоб и ходко трусит с книгой и любимой трубкой в какой-нибудь дальний угол нашего особняка.

Потом я возвращаюсь домой. Уставшая, хмельная, растрепанная и еще более опустошенная, чем перед отъездом. Кротов тащит меня в ванну. Тщательно купает, словно маленького ребенка, а затем любит до изнеможения. Только после этого мне дозволяется уснуть.

– Ты извращенец, – улыбалась я удовлетворенно, засыпая на его плече.

Он молча хмыкал, а наутро, словно извиняясь, принимался трактовать свою неадекватную реакцию на мои паскудные взбрыкивания.

– Понимаешь, детка, – Николай ласково поглаживал меня по руке, пожирая глазами, – начни я на тебя давить, попытайся удержать силой или, упаси господь, побить, ты тотчас же бросишь меня. Ведь так?

– Ну... да, наверное, – кивала я, хотя не видела в его поведении никакой логической подоплеки.

– У тебя от меня появились бы секреты, а это недопустимо! Абсолютно недопустимо! Ты должна быть для меня открытой книгой, где я знаю каждую страницу, каждую строку. Пока все идет так, как сейчас, я тебя читаю. Но если я возведу для тебя какие-нибудь препятствия, ты начнешь мне лгать. Это убьет меня! В конце концов, физической измены как таковой для меня не существует. Мне плевать на то, что какой-то юнец трогает твою грудь. Страшнее, если ты ему расскажешь нечто такое, о чем я не знаю... У тебя ведь нет от меня секретов, Витуля?! Нет, скажи?!

В такие минуты мне хотелось умереть, если честно. Понять философию Кротова я не могла. Как и сам факт его существования рядом со мной. Я не любила его. Он это знал. И ценил во мне то, что я не скрываю от него этого. Но тем не менее продолжал жить со мной рядом, изо дня в день потакая моим прихотям и снисходительно наблюдая, как я раз за разом ввергаю себя в пучину порока...