– И к чему тебе только подробности эти? Давно все быльем поросло. Только душу травить. Уж больно печальные дела. Вас с Андрейкой тогда еще и на свете-то не было. Ну да, была у Машеньки любовь с тем лейтенантиком. Хороший был мальчишечка: скромный, вежливый такой. Я-то раньше всех их амуры подметила, только держала при себе – к чему мне не в свое дело лезть? Часто она с ним куда-нибудь убегала втихую, пока родители не видят. Вот и добегалась – понесла от него. А потом отец заставил ее от ребеночка избавиться – в больничку ее для этого клали. Из больнички она вышла тихая такая, пришибленная, все плакала целыми днями. А однажды я случайно услыхала, как Машенька зашла к отцу в кабинет и давай кричать, что, мол, генерал Колю ее убил, и без Коли своего жить она не будет, и прямо при Федоре Семеновиче вены себе порезала, весь ковер кровищей ему залила. Тут все забегали, «скорую» вызвали. Снова Машеньку к врачам увезли. На этот раз вроде как в санаторий. Да только люди сказывали, что и не санаторий то был, а самая настоящая психушка. Оттуда она вернулась совсем странненькая. Вроде и прежняя Маша, и все же не та. Бывало, идет куда-нибудь и вдруг остановится, в одну точку уставится, стоит, как столб, а потом вдруг как засмеется нехорошим смехом ни с того и с сего или заплачет, словно ей в той психушке мозги совсем повредили. Но прошел год, второй, и вроде как понемножку она опять стала в себя приходить. Только теперь назло отцу совсем с привязи сорвалась. Ей-то к тому времени уже за двадцать перевалило: не девчонка, у ноги особо не подержишь. Вот она и пустилась во все тяжкие: давай по ночам шляться по кабакам да по каким-то дружкам. Я так думаю, она это назло отцу делала. А потом взяла да и выскочила без родительского благословения замуж за приезжего француза – он тут, в Москве, корреспондентом газеты работал.

– Какой еще газеты?

– Да ихней, французской, коммунистической.

– «Юманите», что ли?

– А шут ее знает, как она называлась. Так вот, я думаю, замуж за француза она тоже специально вышла. Тогда ведь какие времена были? С иностранцем даже поговорить опасно было. Могли ведь и в измене родине обвинить. А тут дочь генерала советской армии выходит замуж за француза! В те времена это могло здорово подпортить Федору Семеновичу карьеру. Но как-то, слава Богу, обошлось, хотя и пришлось генералу нашему понервничать. А Машенька уехала из дома, даже не попрощавшись толком, и ничегошеньки с собой не взяла. С тех пор мы ее много лет не видали. Через какое-то время начали приходить письма от нее. Уж не знаю, о чем она в них писала – Федор Семенович их всегда сжигал, не читая. И тут вдруг она приехала, как снег на голову. Расцвела, успокоилась – совсем не похожа на прежнюю Машу. Хотя, может, голова у нее так и не выправилась: то-то она постоянно шастает на кухню, просит у меня стаканчик воды – какие-то таблетки запивает. Но я рада, что с отцом они все-таки помирились. Не дело это, когда в семье такой разлад.

Фрося снова берет рукоделие, начинает ковыряться в нем штопальной иглой и добавляет, давая понять, что сказала все и больше откровенничать не намерена:

– Ни к чему теперь старое поминать. Лучше позабыть все раздоры. Вот и ты не вороши былое. Иди-ка покушай – я там тебе на кухне на столе оставила перекусить немного, как проснешься – пирожки свеженькие в тарелке, накрытые салфеточкой и морсик в графинчике в холодильнике.

Понимая, что из Фроси я больше ничего не вытяну, выхожу из ее комнаты и, вспомнив про предложенные домработницей пирожки, чувствую, как в желудке урчит от голода. Пожалуй, заверну на кухню и съем что-нибудь.

Поднявшись на первый этаж, я на цыпочках захожу в гостиную, чтобы не разбудить Андрюшку, если он уже лег спать. Зря стараюсь. Диван, уже застеленный для его ночевки, пуст. Похоже, братец где-то шляется.

И в этот момент со стороны кухни до меня доносится его стон…

Я уже собираюсь броситься брату на помощь, но тут до меня долетает еще один его стон, а затем его слова:

– Ох-х… Хорошо… М-м-м… Вот так…

С кем это он?

Я осторожно крадусь по гостиной, освещенной лишь небольшим настенным бра, к кухне и заглядываю внутрь – никого. Звуки доносятся из кладовки для продуктов.

– О-о-о… Ну ты даешь… И где только этому научилась…

Уже прекрасно понимая, что братец просто с кем-то блудит, и закипая по этому поводу праведным гневом, я пробираюсь в кухню.

Свет здесь не включен. Бледного сияния лунного серпа из окна, за которым совсем стемнело, едва хватает, чтобы различать контуры предметов. Я случайно задеваю рукой стоящую у стены швабру, успеваю ее подхватить, но она все же стукается об стену. Этот звук раздается очень отчетливо в ночной тишине.

Пара в кладовке замолкает, очевидно, прислушиваясь.

Потом раздается приглушенный женский голос:

– Показалось, наверное… На чем мы остановились?..

Женщина издает тихое хихиканье, но голос брата резко обрывает ее:

– Все. Хватит развлекаться. Нас тут могут в любой момент застать.

Женщина капризно произносит:

– Но я так по тебе соскучилась!

Ба! Да это же голос Лидочки!

Андрюшка раздраженно отвечает ей:

– Ничего. Потерпишь. Я тебя всего-то несколько дней не трогал. А лучше нам вообще пока прекратить эти ночные встречи. Еще немного – и Дед начнет что-то подозревать.

– Малыш, но я не могу без тебя! И больше не хочу вести эту дурацкую игру в «невесту» и столетнего «жениха»!

– И что? Будем снова встречаться в твоей крошечной съемной комнатке в самой жопе Москвы, в Люберцах, или в генеральской квартире под носом у Деда? Тебя это устраивает? Ты же мечтаешь, чтобы мы поженились. А где мы тогда будем жить? И на что? Старый жмот в последнее время дает мне все меньше денег. Ты понимаешь, что это – наш единственный шанс одним махом решить все проблемы? Знаешь, каких трудов мне стоило уговорить Деда взять именно тебя в сиделки? Он же, зараза, такой недоверчивый. Собирался выписывать себе приходящую медсестру из ведомственной поликлиники.

Голос Андрюшки становится вкрадчиво-ласковым:

– Детка, ну потерпи еще немного! Неужели так трудно немножечко притвориться?

Лидочка говорит с отчаянием:

– Ты не понимаешь! Я же не проститутка какая-то! Я сколько могла, старалась, заигрывая, держать его на расстоянии, но этот противный старик постоянно меня лапает. А вчера вечером, после того как объявил всем о нашей свадьбе, старый пердун в спальне залез на меня и попытался… Да меня чуть не стошнило от отвращения! У меня уже сил нет ему улыбаться и притворяться любящей и заботливой невестой!

Андрюшка обрывает девушку жестким тоном:

– Прекрати истерику! Мы же с тобой уже сто раз все обсуждали. Выходишь замуж и при первом же случае, когда у Деда подскочит давление, – а у него это бывает чуть не через день – колешь ему вместо понижающего давление лекарства укольчик адреналинчика. Старичок хватается за сердце. Обширный инфаркт. И все – ты снова свободна, и в наследники попадаем не только мы с сестрой и Мария, но и ты, как вдова, а значит половина наследства – наша с тобой. А может, еще и придумаем, как отодвинуть в сторону Альку и тетку. А если Дед не соврал и переписал на тебя завещание, тогда вообще всё клёво.