Герман очертил круг по безумным квадратным метрам, прошёлся по «большой гостиной», «малой», потоптался у холодильника, любуясь на стерильно пустые полки. Два йогурта и минеральная вода потерялись в необъятной утробе. Подошёл к двери спальни Ярины… Тихо. Спит? Два тихих, больше похожих на скулёж всхлипа, были ответом Герману.

Он открыл дверь, Ярина согнувшись, сидела на краю безразмерной кровати, прижав коленки к груди, став вдруг ещё меньше. Всё в том же платье. Вырез на спине демонстрировал выпирающие позвонки, рёбра, две царапины, успевшие потемнеть.

— Ты не принимала душ? — задал он вопрос, на который знал ответ. — Сделать тебе ванну?

— Нет. — Ярина покачала головой, не отводя невозможно синего взгляда. Убийственного. Раздирающего на клочки душу, сердце, мысли.

— Пойдём, я обработаю… царапины. — Напоминать о произошедшем не хотелось, следы не требовали вмешательства. Необходим был предлог, чтобы Ярина скинула оцепенение, приняла душ, смыла с тела воспоминания.

Ярина кивнула, встала, чуть покачиваясь, и пошла в ванную комнату — дверь была тут же, в спальне. Светлый глянцевый кафель, череда светодиодов, белоснежная ванна, такая же раковина. Зеркала, зеркала, зеркала вокруг, отражающие стоявшую в центре девушку и мужчину за её спиной.

Девушка совсем невысокая, без обуви она казалась ещё ниже, в провокационном платье, так идущем цветом к глазам, а кроем — соблазнительной фигуре. Он открывал плечи, руки, демонстрировал ключицы. Концы тонких тесёмок на шее, завязанные на бантик, простой чёртов бантик, так и просились дёрнуть — развязать и скинуть прочь преграду целомудрия.

Мужчина значительно старше, на четырнадцать лет, а учитывая её девятнадцать — на целую сознательную жизнь. С коротким ёжиком густых, тёмно-русых волос, с серыми глазами, щетиной. Типичная европейская внешность. Чуть выше и шире в плечах своих сверстников, в отличной физической форме — спасибо генетике и спорту. С руками забитыми татуировками от запястий до плеч.

Герман нагнулся, достал аптечку из напольного ящика — та находилась именно там, где когда-то оставил дизайнер, — внимательно, медленно рассмотрел содержимое, приглядывая краем глаза за Яриной.

— Всё-таки сначала душ? — предложил он ещё раз и заверил:. — Я выйду.

— Ты плохо обо мне думаешь? Думал? — вдруг спросила Ярина.

Герман оцепенел. Впрочем, ожидаемый вопрос. Говорят, именно такими — плохими, грязными, виноватыми, — чувствуют себя жертвы насилия. Он не слишком разбирался в женской психологии, но некоторые истины вбиваются в голову помимо воли.

— Ты считал, что я… не только дружу с Елисеем? — Ярина резко развернулась к Герману лицом, впилась взглядом, не позволяя отвести глаза.

— Ярина, то, что другие люди думают и говорят о тебе, характеризует их, а не тебя. Ты понимаешь это?

— Ты не «другие». — Она вскинула подбородок, свела брови, отчего стала выглядеть младше.

Мать твою! За что? За какие грехи он полюбил эту девушку? Где он успел нагрешить, что сейчас его раздирали настолько противоречивые чувства, заставляя мысли биться раненой птицей, колотиться в виски. Внутренне орать во всю мощь, тогда как внешне Герман продолжал спокойно смотреть в синие глаза, выражая минимум эмоций.

— Я бы хотела всё для тебя сделать, — выдохнула Ярина и подчеркнула: — Всё.

Надо было родиться слепоглухим ослом, чтобы не понять смысла этого «всё».

В подтверждение слов, она дёрнула тесёмку на шее, и Герману не оставалось ничего, как смотреть, как мягкая, струящаяся ткань оголяет округлые, налитые груди, с небольшими светлыми сосками с такой же светлой ареолой. Стекает по подреберью, плоскому девичьему животу, открывает пупок и останавливается на подвздошных областях, покорно повиснув.

Что прикажете делать взрослому, половозрелому, до одури желающему взять своё мужчине? Каким чудом остановиться? Какому богу молиться, чтобы не воспользоваться предложением. Не впиться, не взять, не сожрать? В какой ад отправиться, чтобы не нагнуть девчонку прямо здесь, сейчас, не сделать то, о чём она говорит?

Хочет всё для него сделать. Всё. Имеет ли она представление о том, что «всё» для него и «всё» для неё, — это огромная разница? Понимает ли?

— Я обещаю тебе всё, но не сегодня. Сегодня нужно принять душ и лечь спать, — выдавил он с огромным трудом. В рот словно натолкали сухого, неповоротливого песка.

— Из-за… — Ярина не успела договорить.

— Не из-за того, что произошло в клубе, — перебил Герман.

Причина была, конечно, в этом, только не в чувстве брезгливости, которое вообразила Ярина. Не в том, что он начал думать о ней плохо, считать виноватой, грязной — нет. Потому что в её крови бродил алкоголь, адреналин. Потому что ей нужно выспаться, подумать ещё раз и ещё, сто раз подумать, прежде чем всерьёз предложить соблазнительное «всё» — то, от чего Герман не сможет отказаться никогда в жизни!

— Тебе нужно побыть одной, подумать, понимаешь? — Он, конечно, был тысячу раз прав, но стоять вот так, напротив обнажённого тела той, кого хотел до свербящей боли в паху, становилось невыносимо.

— Понимаю. — Ярина сглотнула. — Одной…

— Справишься? — Он показал взглядом на душ за светящимся стеклом.

— Конечно.

Как Герман зашёл в свою спальню — не помнил. Единственное чувство — звенящее во всём теле, мыслях — желание чёртового секса, грёбаной разрядки, снятия напряжения. Эрекция настолько каменная, что больно везде. Наэлектризована каждая клетка тела, волосок, линия татуировок.

Он упал поперёк кровати, рефлекторно потянул резинку домашних штанов вниз, добрался до жаждущего органа. Пусть так, но снять, наконец, невозможный, зудящий голод. Трахнуть собственную руку, главное — кончить, излить напряжение сегодняшней ночи.

— Мне не лучше одной, — сквозь морок услышал он. — Не лучше.

Герман быстро накинул на себя покрывало, не слишком соображая, успела ли Ярина понять, чем он собирался заняться секундой раньше.

— Я всегда одна, мне от этого не лучше, — продолжила она.

Герман прищурился, посмотрел на Ярину. Влажные волосы казались темнее обычного, синие глаза — почти чёрными. Шёлковая пижама из шорт и майки на мелких пуговицах. Потянул одеяло, приподнимая край, показывая жестом, чтобы Ярина забиралась. Та покорно улеглась, не отводя от него взгляда. Говоришь, хочешь сделать «всё»?

— Ты понимаешь, что может произойти? — глухо произнёс он, прижимая, подминая под себя одним движением девичье тело, мягкое, на удивление податливое, искушающе покорное. — Понимаешь?

Он прошёлся языком по ключицам, не веря себе. Грёбаный ад! Это лучшее, что случалось с ним в жизни. Поднялся по шее, оставляя влажные следы, очертил языком острый подбородок, а потом накрыл губами рот, тут же проталкивая внутрь язык.

Давай же, девочка, отвечай. Учись. Ты сказала — хочешь дать всё. Отдай мне свой вкус! Сейчас!

— Понимаешь? — через время оторвался он ото рта. — Понимаешь? — Он толкнулся налитой, болезненной эрекцией в бедро Ярины, начал ритмично двигаться. — Понимаешь?

— Да. Кажется, — пролепетала она. Пролепетала!