В приговоре суда было написано, что 14 октября 2004 г. сотрудники Госнаркоконтроля Петропавловска-Камчатского ворвались в квартиру на улице Победы, 4. Они задержали шестерых ребят 18–19 лет, которые, по оперативной информации, регулярно здесь собирались, курили марихуану и продавали ее знакомым. Традиционный сюжет для любого областного центра России, за которым редко следует наказание, связанное с лишением свободы. Но городской суд и вправду приговорил 19-летнего спортсмена, будущего юриста Николая Токунова к 14 годам строгого режима за 2,8 грамма изъятой конопли.

Неформальное объяснение у этой первобытной жестокости простое: на Камчатке нет героина, но есть полторы сотни сотрудников Госнаркоконтроля, которым нужно отчитываться по крупным делам. Как им быть? Возможности наркотрафика ограничены: вокруг Петропавловска отсутствует железнодорожная сеть, автодороги – только местного значения. Доставить в город наркотики можно только самолетом или морем. Но в аэропортах пассажиров тщательно досматривают, а поредевший флот находится под жестким контролем пограничников и береговых служб. Для наркоторговца в таких условиях игра не стоит свеч. Как следствие, наркологи Петропавловска не могут вспомнить ни одного внутривенного наркомана. Поэтому приходится превращать безобидных студентов в картель Синалоа.

Весной 2004 г. Россия в духе мировых тенденций пошла на либерализацию законодательства по легким наркотикам: постановлением правительства уголовная ответственность за хранение менее 20 граммов конопли была отменена. А дальше, видимо, подключились ведомственные лоббисты – как с карельскими пожарными и петербургскими ветеринарами. И вот введены в действие допустимые нормы хранения наркотических веществ, не встречающиеся в аптекарской практике, – например, 0,00075 грамма для хальциона. Продажа косяка конопли превратилась в особо тяжкое преступление, за которое дают от 8 до 20 лет.

Из показаний Алексея Радченко («подельника» Николая Токунова по делу № 1-175): «На меня оказывали физическое давление, которое проявлялось в периодических избиениях, применялись пытки электрошоком, при этом я был лишен какой-либо возможности двигаться, так как был прикован парой наручников к стулу, на котором почти все эти 33 часа и провел в сидячем положении. Наряду с физическим давлением на меня оказывалось огромное психологическое давление… Меня освобождали от оков наручников и вели к соседнему кабинету, где я, стоя в дверном проеме, мог видеть, как подвергают пыткам моего друга Николая Токунова… На двух сдвинутых вместе стульях лежал на животе Николай, руки его были застегнуты наручниками за спиной, а между руками были просунуты ноги. На голове Токунова был надет целлофановый пакет черного цвета, который был завязан на шее. Николай не двигался и совершенно не подавал признаков жизни».

На суде все понимали, что папиросы «Беломор» со смесью табака и конопли, лежавшие на холодильнике, были приготовлены не для продажи, а для намечавшейся вечеринки. Однако гособвинитель Хайбрахманова требовала для Николая Токунова 17 лет лишения свободы – чуть ли не максимально возможное за наркоторговлю наказание. Судья Цабадзе, бывший работник прокуратуры, учел молодость Токунова, его безупречное прошлое, положительные характеристики и «пожалел» – дал 14 лет!

В Петропавловске я выяснил, что в ФГУ ИК-6, местной зоне строгого режима, из 1250 заключенных более четырехсот сидят за коноплю. То есть каждый третий узник, большинство которых – вчерашние студенты и школьники. У Людмилы Плужниковой посадили мужа Павла на шесть лет. У него было восемь друзей 24–27 лет, которых он знал со школы. В тот момент все они сидели на «шестерке» за коноплю: Ковальчук Илья, экспедитор, имеет сына, 4 года – за 9 г; Мальчик Константин, выпускник вуза, 3,5 года – за 2 г; Романов Сергей, моторист, имеет дочь, 8 лет – за 3 г; Барковский Владимир, торговый представитель, имеет двоих детей, 6 лет – за 9 г; Брюзгин Павел, матрос 1 – го класса, 6,5 лет – за 5 г; Кайгородов Евгений, строитель, имеет дочь, 5,5 лет – за 3,5 г; Пархенко Сергей, электросварщик, имеет двоих детей, 5 лет – за 3 г; Сайтов Роман, сапожный мастер, 6 лет – за 8 г; Сайка Андрей, 2 года – за 0,5 грамма. Итого 9 изломанных жизней, или 46,5 лет за 43 грамма «дури».

К моменту нашей беседы Людмила Плужникова уже научилась сдерживать слезы хотя бы первые 15 минут воспоминаний: «Никто из них не имел уголовного прошлого, все веселые добрые ребята. Мы с мужем как раз собирались заводить детей, а сотрудник Госнаркоконтроля Павел Никитин собирался получить звание подполковника. Когда мой Паша уже сидел в изоляторе, на изъятой у него машине кто-то ездил по городу. Я третий год хожу к нему на свидания, поддерживаю, хотя детей завести, видимо, не удастся. Да и страшно их рожать, когда вокруг творится такое».

Обилие обратившихся ко мне, журналисту с материка, жителей Петропавловска ясно свидетельствовало, что силовики и работники судов стали на Камчатке неподконтрольным обществу высшим сословием. По опыту я привык, что источники часто просят не указывать в публикации их имен. А здесь почти все, наоборот, просили указать подлинные координаты, даже заключенные «шестерки», с которыми удалось разговаривать по мобильнику: «Конечно, пишите. Чего бояться? Я и так уже здесь».

Я интересовался, зачем они пыхают, если последствия столь суровы? Не проще ли стакан легальной водки выпить? Но многие принципиально не связываются с алкоголем, глядя на спившихся родных и знакомых. А стрессы как-то надо снимать.

Мне особо запомнился рассказ жены осужденного, которая пыталась по российской традиции решить вопрос взяткой. В Москве было бы достаточно 1–2 тыс. долларов, чтобы муж гарантированно не сел. Жительнице Камчатки сказали, что нужно принести 60 тыс. долларов единовременно и без гарантии. А чтобы повысить свои шансы, неплохо бы сходить в одну элитную баню, где отдыхают представители высшего сословия. Вовлеченность силовиков в бизнес и получаемые ими доходы таковы, что они не хотят размениваться на мелочи: для карьеры выгоднее срубить побольше «палок».

Юрист Лариса Токунова, мать осужденного на 14 лет Николая, несколько лет была единственным правозащитником на Камчатке, который бился за права заключенных. Старый книжный шкаф в квартире Токуновой в три ряда забит канцелярскими папками – это материалы о людях, попавших в жернова местной Фемиды. Многим из них Лариса помогает бесплатно, у нее бывает по три процесса в день: «Мы, взрослые, допустили появление законов, из-за которых наши дети сегодня в тюрьмах, – это уже геноцид собственного народа. Наша страна никак не может обойтись без перегибов: то каратистов отправляем в тюрьмы на десять лет, то валютчиков, то виноградники вырубаем. Теперь нашелся новый повод для охоты на ведьм – легкие наркотики. Я прожила большую часть жизни, не зная, что коноплю можно курить. Посадив в тюрьму моего единственного сына, меня превратили в борца. Я перестала жить. Освобождение сына стало целью и смыслом моего существования. Вокруг меня объединяются матери и жены таких же осужденных».

С точки зрения высшего руководства страны, Колю Токунова и сотни камчатских «наркобаронов» нужно немедленно выпускать. Но в рамках созданной «вертикали власти» руководству нужны лояльные силовые структуры на местах. А как эту лояльность поддерживать? Прежде всего не лезть в дела своих же опричников. Поэтому сотни жалоб Токуновой на действия камчатских силовиков остались без ответа. Однажды ей удалось дозвониться до чиновника президентской администрации, который, видимо, решил, что разговаривает с сумасшедшей. «Такого не может быть, потому что не может быть никогда», – упрямо повторял он в ответ на все ее рассказы. Лариса не выдержала – сказала несколько резких слов. Хотя чиновник всего лишь рассуждал как абориген Садового кольца – в Москве ведь Коле Токунову вряд ли дали бы больше года условно.