– У меня с собой даже зубной щетки нет, я не собиралась тут ночевать.

– Купим зубную щетку, – невозмутимо прогудел Федор Басов. – Рядом с гостиницей аптека «Двадцать четыре часа».

…Давно не слышал тебя. Не приходил ты ко мне. Не снился. Ты никогда не докучаешь, и это все больше и больше настораживает и пугает меня.

Ты помогаешь, когда к тебе обращаются. Но что ты хочешь за свою помощь? Что потребуешь взамен потом? Ну, потом… ты понимаешь, о чем я.

Так уж вышло, что я, именно я, знаю о тебе больше остальных. Чувствую тебя, когда ты приходишь. Вообще что это за явление? Это, кажется, нигде еще не описано, ни в каких трактатах, не изучено, но это реальность.

Если бы у тебя были глаза… А не те кожистые багровые наросты, с которыми ты пришел в наш мир. Что-то гнойное и нечистое. От чего люди отворачиваются, испытывая приступы тошноты. Что-то вроде локаторов и антенн, что видят, не видя. И всегда, всегда знают, куда смотреть.

За кем наблюдать.

С кого не спускать своего вещего взора.

Твой взор вещий? Ах, если бы ты родился зрячим, с глазами как у всех. Я думаю, всем было бы легче. И я не испытывал бы такой внутренней боли, когда думаю о тебе.

Я часто о тебе думаю.

Даже когда ты не приходишь – днем, ночью, во сне, наяву.

Я все равно о тебе думаю.

Это как та единая пуповина…

Помнишь, мы говорили с тобой о жестокости? Когда она оправдана и необходима. Я наблюдал твою улыбку. Тебе нравился разговор, и тебе нравилось меня подначивать. Ты искуситель? Ты нас всех искушаешь? Пробуешь как конфету на свой зуб.

На тот клык, что торчит во рту…

Этого я не видел, я был тогда слишком мал. Я только помню, что мне было дико неудобно и я впервые подумал, что так и будет всегда – всю жизнь, целую вечность. Это вот адское неудобство.

Видел, как черви ползают, копошатся в земле? Им, наверное, тоже адски неудобно, когда они сплетаются намертво своими хвостами.

Скажешь, нет? Ну ты больше об этом знаешь. Черви, ад – это же все символы.

И ты в это не веришь. Ты всегда иронически улыбаешься и не комментируешь.

Но мне нужен твой комментарий.

А сам ты откуда?

Где ты сейчас, когда ты не со мной?

Не с нами?

У меня снова вопрос к тебе. Помнишь, мы обсуждали ту тему? Ну самую главную нашу тему. И ты сказал, что будущее все равно наступит и мы должны быть к нему готовы. Будущее, которого мы не увидим, потому что умрем. Но бросим туда за горизонт наши семена.

И семена прорастут.

Семя прорастет сквозь плоть и даст могучий побег.

Я согласен, я не спорю, кто может спорить с тобой, когда все в твоих руках и на все твоя воля. Но иногда такая печаль в моем сердце.

Через сорок лет, даже пусть через тридцать лет… Все равно я уже знаю, что я этого – что там произойдет – не увижу.

Нам отмерен короткий срок – так ты сказал. Но твой срок оказался самым коротким. А ты все еще здесь. Ты приходишь, ты являешься, ты советуешь, нашептываешь в ухо, искушаешь, порой кричишь так, что дрожат стекла и стены и ветер поднимается с востока, грозя перерасти в бурю ночную.

Откуда ты приходишь?

С востока?

Из края ночи?

Но сейчас только еще вечер. Смотри, смотри, смотри, какой потрясающий закат. Солнце как огненное яблоко на ладонях облаков.

Если бы ты имел глаза…

Явиться в этот мир слепым и голодным, визжащим от страха и боли. А потом порвать эту оболочку как кокон, превратившись в кусок окровавленного мяса, отсеченный как порочный, гиблый побег со здорового ствола.

Но ствол никогда не был здоровым.

И жертва оказалась напрасной.

Но это лишь сейчас стало ясно, когда потребовались новые семена.

Ради будущего, которое мы все равно не увидим.

Помнишь, мы говорили о нацистах? Сейчас ведь вот так просто вообще нельзя ни о чем таком всуе порассуждать. Слыхал слово «неполиткорректность»? Язык сломаешь. Так вот ты, как всегда, иронически улыбался. Если, конечно, можно назвать улыбкой то, что изображают твои губы…

Отсутствие губ.

Ты улыбался, когда я говорил. Так вот они там что-то химичили в евгенике. Ты сказал, что это хоть и против законов творения, но любопытно. Все запретное всегда любопытно.

Например, мутация. Она двигатель эволюции? Но вот мутация произошла, и что же: мы на пороге грандиозного эволюционного скачка? Сколько поколений для этого должно пройти?

Ты сказал – хотя бы одно. Одно новое поколение должно родиться. А там посмотрим.

Кто посмотрит? Кто это увидит? Ты, слепой, безглазый червяк? Потому что я умру к тому времени, стрелки моих часов уже пущены – не твоей ли рукой?

Нет, нет, нет, это не бунт. Я просто хочу понять логику.

Нет никакой логики…

Как это нет?

Вот снова ты изъясняешься загадками. Нет, логика во всем этом есть. Может быть, она и страшная, но святая.

Это как костер в ночи, что зажжен.

И в нем что-то горит.

Дотлевает…

Превращается в прах.

Когда ты приходишь ко мне во всей своей мощи и славе, я испытываю ужас. А потом меня волной захлестывает сила, что ты посылаешь.

Затем сила уходит.

И та вонь горелого мяса… Я все еще чувствую ее, мои легкие полны гарью.

Я не боюсь, но я ощущаю дрожь в сердце. И трепет.

А когда все кончается, когда все проходит, когда ты покидаешь меня, я скучаю по тебе.

О, как же я скучаю по тебе!

Они этого не понимают. И я не в силах объяснить, отчего так. Но я скучаю по тебе больше, чем по кому-либо.

Знаешь что, любимый, приходи почаще. Используй меня, искушай, искупай меня в чужой крови, убей меня в конце. НО ПРИХОДИ. Приходи ко мне всегда – каждую ночь, каждый день, на заре, на закате, из мрака, из леса, из города, из пустоты.

Приходи, потому что без тебя я не живу. Без тебя я погибаю.

Катя проснулась и в первую минуту не поняла, где она находится. Потолок, шторы какие-то не такие, прямо в ногах кровати телик лепится на подставке. Затем она сообразила: ба, да это же новоиорданский отель!

И смех и грех с этими маленькими гостиницами Подмосковья. Часть из них переделана вообще из бывших рабочих общежитий. Но в Новом Иордане до этого не дошло. Купеческий особняк в центре городка отчистили, выперли оттуда еще в конце девяностых какую-то убогую контору, покрыли металлочерепицей, вставили окна-европакеты, и новоиспеченный отель «Озерный край» распахнул свои двери перед постояльцами.