– Только я машину служебную уже отпустила.

– Вон моя машина, – короткий кивок в сторону стоянки во дворе «хрущевки», где с краю притулилась старенькая «пятнашка» баклажанного цвета. – У меня еще мотоцикл, можно и на нем сгонять.

– Нет, лучше на машине. Далеко это отсюда?

– Смотря как ехать.

Он открыл машину, усадил Катю, сам взгромоздился за руль, чуть ли не упираясь головой в потолок, и они покатили по Новому Иордану.

Смеркалось… Нет ничего прекраснее подмосковных вечеров в любое время года. И верно это в песне поется: «Если б знали вы, как мне дороги…» Зимой, осенью, весной, но летом… Летом там, в небесах над полями, лесами, домами, стройками, дорогами пылают такие закаты, такие краски. Катя как зачарованная смотрела в окно старенькой машины, подпрыгивавшей на ухабах. Эти пруды, эти дачи, эти ивы, романтично склоненные над заросшими травой берегами.

– Мне что, так и называть тебя «капитан полиции»? – спросил Басов.

– Я Катя.

– А я Федор.

– Почему ты с пистолетом дверь открываешь? Братков боишься?

– Башку хотел себе прострелить, – Басов по-детски шмыгнул носом. – А тут кто-то в дверь ломится.

– Шутишь? – Катя улыбалась. Она не верила ни единому его слову – потешный какой паренек.

– Пушка вот только дерьмо. Надо что-то другое изыскивать.

– Изыскивать? Где же ты пушку изыскивать станешь?

– А то мало мест.

– Здесь, в Новом Иордане?

– И Цин учит нас: уходить надо легко. Оставлять, ничего не жалея.

– Куда это ты уходить собрался?

– Вон Гнилой пруд.

Они миновали железнодорожный переезд и остановились. Справа от дороги начинался березняк. А слева – роща, ее ограничивала железнодорожная насыпь. В пейзаже тут не наблюдалось ничего живописного.

– Я не вижу никакого пруда.

– Вперед надо проехать маленько.

– Так езжай.

Старушка-машина заскрипела, застонала и тронулась медленно вперед. Старые деревья – они словно расступались. Спутанные сучья, многие из них сухие – не пережившие лютых зимних морозов, так и не вернувшиеся к жизни, лишенные листьев. Машина остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. Катя, выйдя из авто, пошла вперед.

Гнилой пруд показался ей похожим на помойную яму, заросшую бурой ряской. Здесь давно устроили свалку. В воде плавали старые покрышки, илистый топкий берег пестрел мусором. На сухом дубе сидела черная птица и хрипло каркала.

Каррр! Карррр!

– Труп бросили сюда, только он не утонул, застрял тут, коряг полно на дне, – Басов подошел сзади.

– Ты знал Марию Шелест?

– В городе видел, она в пятой школе училась.

– Я про Султанова читала в деле и про ту драку второго мая у кафе.

– Имела место драка.

– А ты там был?

– Тебе в отделе сказали?

– Нет, я просто подумала, раз драка… раз парни городские с чужими подрались, то…

– Ну был я там.

– Про ту историю с женихом, погибшим накануне свадьбы в ДТП, я тоже знаю, – Катя решила пока не заострять внимание на драке.

– Расскажи про священника.

Катя огляделась по сторонам. Пруд гнилой… замусоренная яма… Если это был отец Лаврентий, такую могилу он выбрал для нее?

– Собственно, я знаю очень мало, только то, что он сам явился с повинной к ее родителям, – сказала Катя Басову – коротко и сухо. – Меня с ним на переговоры послали. Но сегодня никаких переговоров мне вести не пришлось.

Басов слушал молча. Сумерки над прудом сгущались. Ворона или ворон на дубе наконец-то заткнулся, подавившись своим карканьем, и улетел. Потянуло холодом и сыростью, пора было уходить, но Катя чувствовала – Гнилой пруд, как магнит, тянет, тянет к себе подойти ближе, к самой воде, наклониться, коснуться ряски…

Что-то тут не так. Во всем этом деле что-то не так – и в месте происшествия, и в том задержании по горячим следам, и в этой явке с повинной. И в ней самой, в жертве. В этих ее женихах… женихах Сарры…

– Ордынский лес отсюда далеко? – спросила Катя.

Басов, не говоря ни слова, повернул к машине. Катя двинулась за ним, оглянулась на пруд раз, другой. Ноги прямо не идут, что-то держит здесь, словно тянет назад. Не уходи, тут так тихо. Скоро опустится ночь. И ворон не потревожит ночной тишины. Скоро над водой зажгутся огни, запляшут свой мертвый танец среди рваных покрышек и скользких коряг. И кто знает, что или кто поднимется со дна этой бездонной ямы. Что или кто… живой или мертвый…

На небе зажигались звезды, а дорога не освещалась, тонула во мраке. И вот мрак сгустился, обернувшись сплошной стеной леса по обеим сторонам, а потом возникла просека.

– Вон там, в ста пятидесяти метрах примерно на юго-запад… Были обнаружены следы костра, залитого дождем. И два тела.

– Я разговаривала со следователем Жужиным. Они не объединяют эти убийства, – сказала Катя.

– Зря.

– Почему ты так думаешь?

– У нас тут убийств в год – раз, два – и обчелся. Чтобы за сутки убили троих – девчонку и этих двух в лесу – и чтобы это сотворил не один и тот же человек – маловероятно.

– Вероятность – слабый довод, Федор.

– А ты разве сама этого не чувствуешь?

– Чего?

– Что все связано?

– Пока нет. У меня никаких фактов.

– Цин учит полагаться на интуицию.

Катя смотрела на стену леса, окружавшую их. Они словно потерялись в этой лесной глуши. Где город, где дачи, шоссе, железная дорога, кофейня, торговый центр «Планета», где старые «хрущевки» и новые коттеджи? Где это все, как такое возможно, чтобы ночь, тьма вот так просто сожрала все это, оставив лишь шорохи… и звуки… чащу лесную, рассеченную просекой, ведущей в никуда.

– Мы с тобой ехали по дороге, по шоссе. А если по просеке, можно попасть назад, к Гнилому пруду?

– К железнодорожному переезду, – сказал Федор Басов. – Ну, увидела что хотела?

– Только пруд и лес. Ой, сколько уже времени! Почти одиннадцать, как же я домой в Москву-то доберусь?

– А тебе обязательно возвращаться?

– Как же не возвращаться? А завтра снова сюда, каких-то свидетелей по отцу Лаврентию следователь нашел. Я такого пропустить не могу.

– Нерационально два таких длинных конца туда и обратно, – Федор Басов пожал могучими плечами. – Можно тут, у нас.

– Где, в лесу под сосной?

– В Новом Иордане есть гостиница. У меня там тетка администратором, я тебя сейчас отвезу.