– Как настоящее, – сказала она, разглядывая копье.

– Держи! Твое!

– И возьму, – пожав плечами, кивнула она.

С копьем и скрылась в доме, а он взялся за грабли – снял их с черенка, к которому примотал скотчем большой старый нож. Примотал, подергал за острие, отодрал острие, взялся за ножовку по дереву, выпилил в черенке выемку для рукояти, в которой затем просверлил отверстия под шурупы. Он прикрутил нож к древку, опробовал на прочность – на этот раз его устроило все. А к этому времени баня протопилась.

Пока он парился, Лера накрыла стол. И подала себя. Он ошалело смотрел, как она заходила в парилку. Волосы перетянуты черной лентой, в которую вставлено пластиковое перо из декоративной чернильницы, грудь обнажена, на бедрах широкий кожаный поясок, едва прикрывающий место для фигового листика. И главное, копье в руке. Ни дать ни взять – амазонка. Только вот глаза горят, как у нимфоманки.

– Готова к труду и обороне, – сказала она.

Он уловил слабый, свежий запах коньяка – похоже, Лера успела приложиться к бутылке. Видимо, для успокоения. В одиночку она никогда не пила, но Гордеев сам был виноват – заработался, даже об ужине забыл. Он не спрашивал почему, а сам искал для нее оправдания. Это что-то новенькое для него. И сама Лера подала себя в непривычной обертке.

– Поздно уже трудиться, – сказал он, заинтригованно глядя под поясок. – Пора отдыхать.

Лента повязана широко, а ноги у Леры длинные, тонкие даже в бедрах, развал-схождение просто потрясающее – и как только он этого не замечал?.. Нет, он, конечно, догадывался.

И грудь у нее вполне – не самая упругая, но и не обвислая, а коричневые «глазки» улыбаются, манят, зовут.

Он потянулся к жене, но между ними вдруг оказалось копье, острием направленное на него.

– Руки!

– А что, нельзя?

– Сначала женись!

Гордеев вскинул брови, удивленно-вопросительно глядя на нее.

– По обычаю предков! – пояснила Лера.

Он восторженно кивнул. Если это была игра, то со своей ролью она справлялась безупречно. Только вот копье в сторону бы убрать, а то вдруг кто-то из них поскользнется…

– А это как?

– Догонишь – женишься!

– А если не догоню?

– Тогда согреешься, – улыбнулась она, опуская копье.

Он резко шагнул к Лере, обхватил ее руками, ощутив под пальцами твердую волнистость ребер под гладкой, чертовски приятной на ощупь кожей.

– Уже догнал!

– Ну, если догнал!

Она откинула назад голову и выгнула назад спину, выставляя на обозрение обнаженную грудь. Или под ласкающее, поглощающее прикосновение. Он мог пальцами, языком… Лера его жена, и он мог с ней все… Хотя нет, еше не совсем. Да, он догнал ее, но еще не женился…

– А заодно и согреемся, – пробормотал он.

В парилке было душно, влажно, его пальцы скользили по спине под верхним срезом пояса, а за ними, выцеживаясь из кожи, стекали капельки пота. Горячая кожа, мокрая, она липла к рукам, но это лишь еще больше возбуждало. Поясок упал под ноги, на Лере осталась только лента и пластиковое перо на ней…

Он помнил их первую брачную ночь, она пришла в спальню вся такая робкая, трепетная, ищущая, ждущая, полная надежд, а Миша лежал на кровати пьяный, немощный, все мысли крутились вокруг Насти, только с ней он и хотел. А Леру ему навязали, и душа к ней не лежала.

Она тогда сама разделась, шмыгнув носом, юркнула под одеяло: хотела поскорее скрыть свою наготу, как будто Миша только и ждал, как наброситься на нее и грязно надругаться. Не набросился. И не надругался. Так, ткнулся несколько раз без вожделения. Ткнулся, дернулся и заснул, даже не понял, сорвал цветок или это случилось еще до него. Не волновало его, как оно там до него было, потому и не озаботился. И утром спрашивать не стал, да и зачем…

А сейчас вдруг захотелось спросить. Кто мял до него ее грудь, нежными движениями пальцев нагоняя в соски кровь, заставляя их твердеть, набухать, кто гладил спину, ощущая волнующую упругость продольных мышц? Кто укладывал ее на живот, как он делал это сейчас, кто движением руки замерял крутизну изгиба со спины на высокие раздвоенности, с которых, как саночки под горочку, вниз по бедру к икрам спустились ладони? Чьи пальцы мяли маленькие нежные пяточки, массировали ступни, разминая косточки? Под чьими прикосновениями ее жаркое дыхание переходило в сдавленный стон?.. Может, она встречалась до свадьбы с Ромой, возможно, жила с ним. Замуж она вышла в девятнадцать лет, а это возраст, до которого женщина вполне способна обзавестись богатой историей…

Гордеев ощутил укол ревности, но Леру за горло не схватил. И не остановился. Напротив, его движения стали резче, стремительней, плотней. Он с необычной легкостью подхватил ее на руки, вынес из парилки в приятную прохладу предбанника, посадил на краешек стола, сдвинув на угол блюда. Лера с жадностью обхватила его, вжимаясь навстречу движению, к которому он шел двадцать лет…

Небо – как школьная доска, но высшие силы пишут на нем не буквами, а знаками. На самой высоте, прямо над головой, тонкие, скрученные в жгут, светло-серые облака будто веревками обвязывали темную тучу. Вдоль горизонта, на южной стороне, плыли белые барашки, как на вертела нанизывались на лучи закатного солнца, поджаривались на его рыжем огне, одно за другим исчезали в утробе гигантского толстяка, скрывающегося за огромным ярко-красным диском. На севере небо почти чистое, там только маленькие облака, похожие на разрывы зенитных снарядов. Случайное ли это нагромождение небесных знаков? Что, если в них можно прочесть будущее и осмыслить настоящее? Может, в небе сейчас перелистывается книга судеб, написанная свыше на языке, не понятном людям? Или как раз все понятно? Веревки облака поймали тучу, которую нужно обескровить, разделать на маленькие барашки, а потом сожрать. Или расстрелять, как показывают на то зенитные разрывы… А темная туча – Гордеев Михаил Викторович, коррупционный чиновник и казнокрад…

Гордеев опустил голову, закрыл глаза. Да, он плохой человек, но разве с ним борются ангелы? Чем тот же Федосов лучше его?

За спиной послышалось легкое рычание, и тотчас в ногу, под коленку, с силой ткнулся мокрый нос, Гордеев едва не потерял равновесие. Ему нужна была собака; сказано – сделано. Он не стал усложнять себе задачу, просто съездил в Долгопольск, побывал там в приюте для бездомных животных, просмотрел всех собак, ту, которая «улыбнулась ему», он и взял. И не пожалел. Гарик был метисом, помесью кавказской овчарки с дворнягой; порода в помеси не просто чувствовалась, она бросалась в глаза. И вел он себя как благородный, хотя иногда вылезала дворняжья игривость, как сейчас.

Не окажись в приюте такой собаки, он бы, пожалуй, переступил через себя и вернул бы Лорда, но ему повезло.

– Фу!

Гарик спрятал дурашливо высунутый язык, сел на задние лапы, взгляд обрел осмысленное выражение.