– А кто меня сдал?

– Я откуда знаю, кто тебя сдал? – растерянно заморгал Раскатов.

– А откуда ты знаешь, что меня ментам сдали? – наседал Гордеев.

– Я знаю?

– Лера сказала?

– Да нет, не говорила… – Рома скривился, как человек, которому надоело пятиться, отступать, он сам решил атаковать. – А если говорила, то что? Она что, не может поделиться своими проблемами с любимым человеком?

– Кто это любимый человек?

– Я любимый человек! Она меня любит, а не тебя! Всегда меня любила!

– Рома! – призывая к благоразумию, шагов с десяти крикнула Лера.

– А разве нет?.. – Раскатов рванул к ней, в несколько секунд сократил расстояние до одного шага. – Я же знаю, ты меня любишь, а этого только терпишь?

Он взял ее за руку, но Лера вырвалась, шарахнулась от него, налетев на кирпичный заборный столб. Она поморщилась от боли, но Гордеев только усмехнулся. Как можно жалеть женщину, которая предала?

– Ты же меня одного любила! – Раскатов обращался к ней, но смотрел на Гордеева без страха, но с опаской.

Вдруг налетит ястребом, вцепится когтями, вырвет из батника последнюю пуговицу.

– Я же знаю, ты за этого назло мне вышла!

– Вышла! Назло!.. Но я люблю Мишу! – Лера мотнула головой, зажмурив глаза.

Так делают, когда врут через силу, когда ложь протекает через душу, как вода из тканевой сумки.

– А чего ж ты ко мне после свадьбы бегала?

Лера от возмущения хватанула ртом воздух, от волнения у нее свело дыхание, и она не смогла ничего сказать. Только рукой махнула, как будто хотела ударить Раскатова. Вяло махнула, как будто сил совсем не было. Раз махнула, другой, а с третьего раза вдруг взяла и влепила ему пощечину.

– Ну спасибо тебе, родная! – обиженно протянул Рома, приложив пальцы к щеке.

– Пошел к черту! – не своим голосом выпалила Лера. – И никогда… Слышишь, никогда ко мне больше не подходи!

– А мне поговорить надо, – качнул головой Рома.

И схватил вдруг ее за руку, резко потянув на себя, но Гордеев уже приблизился к нему вплотную. Он толкнул охальника плечом и сам вдруг оказался на земле. Заметил, как мелькнуло перед глазами, как в подбородок врезалась боль, звоном растекаясь по ушам, резким запахом ржавчины – по носовым пазухам. Но осознал он факт уже на земле.

Раскатов добивать его не стал. Убаюкивая отбитую руку, он рванул к машине, открыл дверь. Гордеев, шалея от возмущения, поднялся с земли, его шатнуло, но это не помешало ему догнать соперника. Но Рома достал из машины бейсбольную биту, крепко взял ее в две руки, глаза хищно сощурились, с прицелом глядя на него. А голова не шар, и лучше не подставлять ее под проверку на прочность.

– Я не знаю, чем ты шантажируешь Леру, но ты держишь ее на крючке! – едва разжимая зубы, с мерцающим присвистом проговорил он. – Она боится сказать правду! А правда у нас одна – я люблю ее, она любит меня! И поверь, она будет моей!

Гордеев дернулся, пустил взгляд по земле – в поисках камня или палки. Раскатов не стал пытать судьбу, сел в машину и взял резкий старт. Когда Гордеев нашел в траве камень, бросать было уже поздно. А умчался Рома по лесной дороге, не побоялся он заехать в тупик: видно, знал этот путь. Может, на мотоцикле по этой дороге удирал в тот час, как ударил Иру.

Гордеев опустил голову, плотно сомкнул брови, отбросил в сторону камень и направился к воротам. Лера стояла у калитки, как привидение, только-только превращенное в живого человека. Лицо бледное, без единой кровинки под кожей, глаза уже в материальном воплощении, но смотрят они как будто из потустороннего мира, а может – из другой реальности, где она любила Рому, спала с ним, как последняя дешевка. Гордеев зыркнул на нее, проходя мимо.

Он сел в машину, завел двигатель. Ему нужно было поговорить с Лерой, но звать он ее не стал: сама придет, сядет. И получит!.. Но Лера оставалась у калитки, во двор не заходила. И он не мог выехать: ворота не совсем еще открыты. Нужно выходить из машины, открывать ворота, возвращаться, выезжать. Но ворота он закрыл и машину поставил на сигнализацию. А зачем куда-то ехать? Ира в коме, и ей все равно, а санитарке заплачено вперед. Если она вдруг очнется, ему позвонят…

Он зашел в дом, достал из шкафа на кухне бутылку виски, из холодильника – лед, содовую; плеснул в бокал, разбавил, выпил прямо на месте. Вышел на веранду, сел в плетеное кресло, поднял голову, подставив лицо под ветерок, который, казалось, нарочно заскочил под навес. Леры нигде не было, пусть хоть ветерок позаботится о нем.

Он снова выпил, закурил. Сигарета истлела до фильтра, но Лера так и не появилась. Калитка приоткрыта, но ее не видно, хотя бы острый локоток под синевой платья показался. Не заходит Лера, стоит за забором, стыдно на глаза показаться. Ну да, после свадьбы при живом муже с Ромой зажигала. И до свадьбы жила с ним, потому и не помнил Миша, как сопротивлялась ее плоть в первую брачную ночь, как по маслу там, тогда… А еще ангелочком прикидывалась! А Настя после свадьбы ни с кем, даже с ним, уж ему-то известно. Пойти рассказать ей про Настю?

Он снова выпил, с новой дымящей сигаретой в руке вышел за ворота, но Леру не увидел. Огляделся – нет ее нигде. Может, корова мимо проходила да слизнула?.. А может, сама в лес пошла. Вдруг Рома обратно поедет да подберет!

Ну и пошла!

Гордеев рванул во двор, возвратился на веранду, но усидеть не смог. Он здесь в одиночестве терзаться будет, пока Рома там с его женой вытворяет. Лера, может, и шлюха, но, как бы то ни было, они состоят в законном браке, у них есть сын, и нельзя позволить какому-то подлецу!..

Он вскочил с места, выбежал на дорогу и торопливо, то и дела сбиваясь с шага, направился в лес по дороге. Дом исчез из виду, когда дорога свернула за пышный, шелестящий от ветра куст лещины. За этим поворотом совсем недавно скрылся Раскатов. Но тот был на машине, а Гордеев шел пешком. Нога вдруг соскользнула по сухой грязи в колею, в суставе стрельнуло, легонько хрустнуло. Равновесие он удержал и даже пошел дальше, прислушиваясь к ощущениям в ноге – вроде бы все нормально, в кости не болит. Только вот непонятно, зачем идти пешком, когда есть машина? Но пока вернешься, пока заведешься… А лес густел, свет сквозь пышные кроны проникал с трудом, даже птичий гомон стал стихать. Появилось ощущение тупика, казалось, у дороги нет продолжения, но тогда куда делся Раскатов? И другие, кто проезжал мимо дома, сквозняком проходили через лес. Если не исчезали – бесследно и безвестно…

От нервного напряжения вдруг стало мерещиться, показалось, будто за деревьями мелькнул волчий силуэт. Гордеев фыркнул, усмехнулся, прогоняя наваждение, но в душе стало холодно и сыро, как в овраге, который обходила дорога. Кусты вдоль оврага, а за ними, возможно, скрывалась нечисть. Где-то неподалеку протяжно свистнула сойка – то ли сама чего-то испугалась, то ли посмеялась над страхами, которые ворочались в душе у Гордеева.