Зачем, с какой целью Ивану понадобилось собирать на границе большую часть своей рати, отказавшись ради этого на время от планов подчинения Ливонии (где боевые действия до этого развивались весьма успешно для русских)? Какого нападения ждал Иван, если было известно, что силы Девлет-Гирея ослаблены и он пока не способен на активные действия с далеко идущими целями, тем более что на Дону и на Днепре находились русские ратные люди, и опыт предыдущих лет подсказывал — пока они там, хан не осмелится выйти за укрепления Перекопа? Одним словом, создается впечатление, что от этой с размахом подготовленной кампании в Москве ожидали очень и очень многого.

Но на что рассчитывали в русской столице, для чего были проведены эти не виданные со времен покорения Казани военные приготовления? Неужели Иван и в самом деле решился двинуться походом на сам Крым и ждал только сигнала? И что могло послужить этим сигналом? Может, благоприятный результат переговоров с Литвой? Ведь 3 марта в Москву прибыло представительное литовское посольство, и, учитывая неоднократные намеки со стороны Москвы о желательности заключения антикрымского союза и существование довольно влиятельной «партии» среди литовской аристократии, готовой пойти на союз с Москвой для борьбы с «бусурманством», такой вариант развития событий отнюдь не исключался. В конце концов, даже благожелательный нейтралитет Вильно позволяя воспользоваться уже разведанным в предыдущие годы маршрутом на юг, используя в качестве коммуникационной линии Псел и Днепр.

Дальнейшее развитие событий показало, что, судя по всему, ожидаемой вести Иван не получил. Переговоры закончились фактически ничем. Литовцы, несмотря на то, что Иван был готов ради «вечного мира», «покою христианского и свободы христианом от рук бусурманских» отказаться от прежних претензий на Киев и прочие «свои старинные вотчины», оставив русско-литовскую границу в том виде, в каком она была к этому времени, оказались не готовы пойти навстречу русскому государю. Они потребовали в обмен на «вечный мир» Смоленск («без отданья Смоленска никак миру вечного не делывати») и ряд других городов, а также невмешательства в ливонские дела. Более того, глава посольства, воевода подляшский и староста минский В. Тышкевич прямо заявил, что в Литве не верят искренности намерений московского государя, поскольку де «крымской голдует туретцкому, и турецкой за крымского на государя нашего наступит, а государь ваш тогды государю нашему не поможет, ино то государю нашему и до конца своя вотчина изгубити», и как только Иван одолеет Девлет-Гирея, «и вам не на ком пасти, пасти вам на нас». А что касается клятв и обещаний, то, как говорил Тышкевич, «толко б чему образцов не было, и в том бы покладывали на душу, а то образцы в лицех: и отец израдил, и дед израдил». В ответ литовские послы услышали обвинения в нежелании замириться с Иваном и вместе с ним выступить против «бусурман», напротив, «на всякой год король в Крым посылает дань и дары великие, накупая его на православие; и крымцы дары емлют многиа, а в державе его королевской ежелет воюют и городы емлют и бедных крестиан неповинную кровь без правды проливают и в плен расхищают и разсевают по лицу всея земли», и с кого Бог взыщет за пролитие христианской крови, как не с пастырей? А Иван, говорили послам окольничий А.Ф. Адашев со товарищи, «как и возрасту своего дошел и сел на конь, так ивсем бусурманским государем супротивен за православие и несогласен поганым на православных крестиан; и за то ему, государю, Бог над ними и милосердие свое по се время даровал».

Одним словом, переговоры закончились ничем. 16 марта во время аудиенции, данной Иваном посольству, они услышали от него, что «мы ныне з братом своим перемирье додержим до сроку, а вперед меж нас неправду Бог розсудит». Судя по всему, Иван испытал немалое разочарование, убедившись в том, что, несмотря на все заманчивые предложения, старинное недоверие и враждебность правящей литовской верхушки по отношению к московитам оказались сильнее. Ему стало ясно, что рассчитывать на поддержку Сигизмунда в планах наступления на Крым не стоит. Степень расстройства русского государя лучше всего демонстрирует наказ, что был дан сыну боярскому P.M. Пивову, отправленному 12 июня к Сигизмунду с грамотами от Ивана. Кстати, создается впечатление, что Иван ждал почти три месяца ответа из Вильно — ну а как великий литовский князь и король Польши передумает, узнав о новых предложениях русской стороны, — и, не дождавшись, отправил гонца. Иван наказывал передать Сигизмунду, что он недоволен поведением прибывшего от него посольства «с безделными речми», почему и писал в грамоте прежде всего о тех обидах, что чинятся «Королевыми людьми» московским купцам и торговым людям, а также жителям порубежных городов (кстати, среди них был назван и город на Пеле). И далее царь наказывал Пивову на вопрос, почему московские ратные люди «вступаются» в «королевы земли» на Днепре, отвечать, что де «государь наш в королевы земли и в воды не вступаетца ничем, и рыболовей государя нашего люди не грабят, и вотчин черкаских не пустошат ничем». И далее гонец должен был подчеркнуть, что государевы ратные люди стоят на Днепре, «берегут христьянство от татар, и в том стоянье государя нашего на Днепре не одним государя нашего людем оборона, и королевой земле защита», а раз так, то «за такую христьянскую оборону пригоже было государя нашего людей чтити». Вместо же этого «королевы казаки у государя нашего людей безпрестани крадут лошади; и в тех делех толко не учинит король управы, ино вперед как добру быть?». Более того, Сигизмунд рассматривает посылку московских людей в низовья Днепра как нарушение перемирия. Одним словом, Иван был чрезвычайно недоволен не только тем, что стычки на границе и притеснения московских торговых людей с литовской стороны не прекращались, несмотря на продолжавшееся перемирие, но и претензиями Сигизмунда на исключительное право владения землями в низовьях Днепра «против Крыма» и набегами «Королевых людей» на московских ратников, стоявших в низовьях реки. Все эти действия он рассматривал как недружелюбные и враждебные общему делу защиты христианства от «бусурманства». Ну а раз так, то о каком большом походе в Поле можно было говорить, если единственная более или менее налаженная коммуникационная линия по Днепру оказывалась уязвима?

Одним словом, если наши рассуждения верны, то тогда становится понятно, почему масштабные военные приготовления весны 1559 г. закончились ничем. Ожесточенные споры в Москве, отзвуки которых донес до нас князь Курбский, писавший, что «мы (т.е. сторонники наступления на Крым. — П.В.) же паки о сем (выступлении против хана, несмотря ни на что. — П.В.) и паки ко царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти, или бы войско великое послал в то время на орду», закончились тем, что Иван, отказавшись последовать их советам, отменил наступление. Никто никуда не пошел, щедро награжденный Адашев был отозван в Москву, получив указание оставить часть своих людей в низовьях Днепра беспокоить хана и дальше угрозой набегов. И дело, скорее всего, не в том, что, как писал Курбский, царь послушал не князя и его единомышленников, а своих «ласкателей», умышляя в это время «на своих сродных и одноколейных» (долго же Иван вынашивал планы кровавой расправы со своими противниками — больше пяти лет!). Хотя хан и был ослаблен предыдущими невзгодами, посылать большую армию Полем, за сотни верст, имея неурегулированными отношения с Литвой, было слишком рискованно — в случае неудачи военная мощь Русского государства была бы чрезвычайно ослаблена, и восстановить ее быстро было невозможно в силу особенностей ее устройства. Поход главных сил русской рати против непосредственно Крыма был на то время авантюрой с минимальными шансами на успех.