— Что тебе нужно?! Что тебе от меня нужно?! — Вирсавия кричала на захлопнувшуюся дубовую дверь, колотя ладонью так, что она покраснела от боли и горела.

— Что тебе от меня нужно…

Она осела вниз, не понимая причины своего горя, стыдясь своих слез и ненавидя их, но слезы все лились и лились. Дверь отворилась, Давид обнял жену и, поглаживая ее по спине, принялся успокаивать, словно маленького ребенка.

— Зачем ты на мне женился? — Вирсавия подняла глаза, и Давид увидел в них подлинное страдание.

Он покрыл поцелуями ее глаза, волосы, плечи, взял на руки и отнес наверх, в свою спальню. Вирсавия ощутила, как стремительный бурный поток уносит ее куда-то, захватывает, играет с ней, словно с маленькой каплей воды, поднимая к самому небу или опуская на огромную глубину… Вирсавия не могла оторваться от тела мужа, терлась об него, вдыхая запах, стремясь пропитаться им, чтобы показать всему миру, что она ПРИНАДЛЕЖИТ Давиду.

— Я сошла с ума, — повторяла она снова и снова, пока не уснула.

Утром, сладко потянувшись, она протянула руку, но наткнулась на пустоту. Давида не было.

События прошедшей ночи медленно, словно с похмелья, разворачивались в ее голове. И Вирсавия снова почувствовала себя дурой. Огромный стыд за себя заставил ее сжаться и дрожать, мучительное жжение по всему телу, которое не смыть и не стряхнуть.

— Этого больше не повторится! — сказала она Давиду вечером.

— Тебе не понравилось? — спросил он.

Вирсавия не ответила. Она стояла, нервно постукивая пальцами по столу, чувствуя, что должна уйти, но почему-то медлила, и только пальцы стучали по столу все быстрее.

— Ну хватит! — вдруг оборвал ее Давид.

— Тебя никогда нет дома! Мы ни разу не сходили никуда вместе! Меня как будто нет в твоей жизни! — поток обвинений вдруг вырвался вместе с обидой, гневом, страхом и слезами.

— Это меня нет в твоей жизни! — и Давид грохнул стакан на стол с такой силой, что тот раскололся надвое.

— Давай разведемся! Так больше не может продолжаться! — взмолилась Вирсавия, и взгляд ее вцепился в лицо Давида, стараясь ничего не упустить, угадать его ответ, его приговор.

Но он не ответил, оставив ее мучиться догадками. Вирсавия твердо решила выяснить отношения раз и навсегда, она пришла в кабинет Давида и принялась обсуждать юридические аспекты расторжения их брака. Давид согласно кивал, лицо его было мрачным.

— После подачи заявления нужно ждать, это время я могу пожить на снятой квартире, пока не подыщу себе что-нибудь. В назначенный день мы подпишем все бумаги и покончим с этим… Давид! Ты меня слышишь?! — она кричала ему почти в самое ухо. Потом порывисто бросилась к нему, словно внутренний взрыв заставил ее тело неуклюже упасть на мужа. Вирсавия целовала его, гладила, сжимала в объятиях так, словно хотела задушить.

— Я тебя люблю… — еле слышно, с натугой, прорвалось сквозь ее сдавленное горло.

С этого времени они спали вместе. Давид приносил ей цветы. У них родился сын. Но… Она по-прежнему чувствовала себя как в тот день, когда он вышел к ней из-за дубовой двери. Давид вечно сидел в каком-то своем внутреннем кабинете, огромном, больше, чем ее жизнь, а к ней выходил в тесную приемную «на чуть-чуть» и уходил обратно, а она постоянно ждала его у дверей, полная обиды, горечи и… И не имея сил как уйти, так и возможности проникнуть внутрь.

Всю свою заботу, в которой не нуждался муж, Вирсавия отдала сыну, который был для нее как книга, которую отчаянно читаешь в ожидании звонка, не упуская ни строчки, чтобы текст не закончился раньше, чем Он позвонит.

Соломон рос хилым и болезненным мальчиком, младший из всех детей Давида, давно отчаявшегося найти в них любовь. Ощущение того, что мать занимается им просто ради того, чтобы чем-то заполнить свою жизнь, составило фундамент отношения Соломона к миру. Есть что-то большое, настоящее, запретное, притягательное для матери, а он — всего лишь времяпрепровождение, такое же, как вышивание или вязание крючком. А он не рукоделие — он СЫН ДАВИДА! Зря Вирсавия забыла об этом.

Одиночество — бездна. Любовь — подвижный баланс. Путешествие двоих по тончайшей кромке счастья, что проходит между принадлежанием и обладанием. Она так узка, что каждый может стоять на ней лишь одной ногой. Поэтому для равновесия нужны двое.

После случая с Фамарью ненависть к отцу заполнила всю жизнь Авессалома. Давид представлялся ему виновным во всех их бедах, в смерти матери и сумасшествии сестры. Авессалому казалось, что он заклеймен родством с Давидом, что платит за его грехи.

— Зачем ты вообще женился?! Зачем тебе были нужны дети?! — Авессалом кричал в окно огромного особняка Давида, из которого отец так ни разу и не показался.

Чтобы уменьшить свое сходство с отцом, Авессалом побрил голову, оделся в кожаную одежду и работал на бензоколонке, всячески демонстрируя презрение к Давиду. Бросив учебу, бездарно проматывая оставленные ему в наследство деньги, Авессалом с каждым днем все глубже погружался в пучину своей ненависти, отвращения к той части себя, которая, бесспорно, имела отношение к Давиду.

Ненависть Авессалома нашла выход, когда случайно он познакомился со странным молодым человеком, который после третьей кружки пива признался ему, что у них есть «отряд сопротивления гомосексуализму». Авессалом загорелся идеей в него вступить.

Через несколько месяцев на счету Авессалома было уже несколько убийств, столь же бессмысленных, сколь и жестоких. Своими жертвами он выбирал всегда совсем юных мальчиков, которые давали повод быть уличенными «в грязном пристрастии к мужчинам». Авессалом устраивал над ними суд, зачитывая подсудимым строки из апостола Павла:

— …И открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою… Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставивши естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение… Предал их Бог превратному уму — делать непотребства. Так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия. Злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям. Безрассудны, вероломны, нелюбивы, непримиримы, немилостивы! Слышишь, дрянь?! Я не убиваю, я казню тебя, чтобы зло не распространялось по земле!

Среди соратников по «движению» постепенно укоренилось мнение, что Авессалом ненормальный, его стали избегать. В сущности, основным мотивом, по которому «судьи морали» нападали на лиц нетрадиционной ориентации, была легкая нажива. Обычный бандитизм, прикрывавшийся «благими намерениями». Ведь «гомики» никогда не жаловались из страха разоблачения, так что их можно было избивать и грабить совершенно безнаказанно. Однако те, кого выбирал для удовлетворения своего гнева Авессалом, были совершенно бесполезны с финансовой точки зрения.