Комиссар, по обыкновению, был занят составлением бумаг, а Некрытов расхаживал по вагону, нарушая покой пронзительным скрипом сапог. Чего только не делали командир и его подчиненные, чтобы обеззвучить эти кожаные чудовища. Пропитывали машинным маслом, окунали в горячую воду – все было напрасно: стоило их надеть, как сапоги тотчас же начинали визжать на все лады.

На просьбы бойцов избавиться от сапог Комбат оставался глухим. Доводы Новикова и Ратникова, что сапоги демаскируют его в темноте, тоже не имели воздействия.

Громила отдыхал на боковой шконке, ворочаясь с бока на бок, безуспешно пытаясь уснуть под скрип командирских сапог. Вдруг он подхватился с лежака, подсел к комиссару и заговорщически зашептал:

– Надо принимать меры к… сапогам Комбата, иначе они нас изведут. Я сапоги имею в виду. Нельзя так измываться над нами.

Новиков отложил авторучку и посмотрел на Громилу.

– Чего ты от меня хочешь?

Не решаясь сказать главного, тот начал вязать петли вокруг да около.

– В твои обязанности, как комиссара, входит забота о подчиненных?

– Естественно.

– Вот и побеспокойся, чтобы ребята могли нормально отдыхать, а не слушать вой голодных собак. Избавь нас от этих крокодилов.

Новиков почесал затылок и с нескрываемым интересом спросил у подчиненного:

– Что я могу сделать, если сам Некрытов не хочет с ними расстаться? Топором их порубить, что ли?

Громила энергично затряс головой.

– Не надо их рубить, комиссар. Если избавляться от сапог, так с пользой для личного состава. Тут ко мне подходила женщина, интересовалась, нет ли у нас лишней пары сапог в обмен на ведро яиц. Может, сапоги… того?

– Добро, я подумаю, – пообещал комиссар.

Учитывая, что исполнение служебных обязанностей здесь сопряжено с большими физическими и нервными перегрузками, в предложении Громилы был резон. В самом деле, ребята заслуживали нормального человеческого отдыха. Принимая во внимание волосатость Комбата, он не полысеет от горя, лишившись своих ботфортов. Если гора не идет к Магомету…

Ближе к вечеру Некрытов прилег немного покемарить. Проснувшись, он не стал утруждать себя натягиванием сапог, а сунул ноги в удобные туфли и отправился в штаб заставы.

Громилу комиссар отловил на улице и коротко приказал:

– Давай действуй! Сапоги в купе, под его шконкой.

Однако инициатор сделки наотрез отказался выносить командирскую обувку из вагона и пояснил:

– Комбат в краже меня обвинит, потом не докажешь, что я действовал с согласия комиссара.

Новиков в негодовании зашипел на осторожного бойца:

– Хочешь и рыбку съесть, и костью не подавиться. Стой и жди меня на этом месте.

Он сам вынес из вагона злополучные комбатовские сапоги со стоячими, будто жестяными голенищами и передал их Громиле.

Через полчаса на складе Гусельникова на проволоке, пропущенной через перекладину (чтобы не добрались крысы), покачивалось большое эмалированное ведро, в котором было не менее ста двадцати отборных куриных яиц. Бартер состоялся.

Комбат вернулся поздно, предварительно побывав на всех трех постах, и, ничего не заподозрив, завалился спать.

Наутро он поднялся с головной болью и легким ознобом.

Он взял у Дока градусник и измерил температуру – тридцать семь и пять.

– Ничего страшного, небольшая простуда, – успокоил его Зайцев, давая выпить жаропонижающую таблетку. – К обеду все пройдет, Николай Николаевич.

Вчера Некрытов отказался от ужина и сейчас, несмотря на недомогание, ощущал голод.

– Гусельников! Что у нас сегодня на завтрак, опять каша?

Из-за перегородки соседнего купе высунулась шишковатая голова помощника по тылу, она была посажена на длинную шею, что очень соответствовало его фамилии.

– Недооцениваешь ты нас, Комбат, – обиженно засопел Гусельников. – Сегодня каждый из нас будет завтракать глазуньей из трех яиц.

– Вот даже как! – оторопел Некрытов. – Откуда такие харчи?

– Работаем, – неопределенно ответил тыловик, убирая голову обратно в свой отсек, где он квартировал вместе с Ратниковым и Доком.

По настоянию Новикова в столовую Некрытов не пошел, прилег снова на шконку, укрывшись двумя одеялами, чтобы пропотеть после таблетки и вместе с излишней влагой исторгнуть недуг.

– Поднимайся, командир, – сказал вернувшийся из столовой Новиков. – Все болезни лечатся нормальной здоровой пищей. Вот твоя яичница, у меня в заначке банка меда есть. Сейчас хорошо покушаешь, чайку с медком пошвыркаешь – и вся канитель.

Он поставил перед Некрытовым плоскую железную тарелку с яичницей, густо посыпанной шинкованным зеленым луком.

– Ты рубай, а я пойду в радийное, вскипячу чаек.

Когда он с чайником зашел в купе, то застал Некрытова стоявшим на четвереньках. Он шарил под лежаком.

– Что-то, комиссар, я сапог своих не вижу, – сказал он озабоченно.

– Не найдешь ты их там, – пояснил Новиков. – Потому как сегодня отряд ими позавтракал.

– Вадим, я не понял.

– Да что там понимать! Подвернулся бартер: сапоги против ведра яиц. Вот вчера вечером я пожертвовал твоими прохарями, так сказать, во имя общего блага.

Лицо Некрытова стало медленно багроветь.

– Комиссар… – отыскивая подходящие слова, нараспев протянул Комбат. – Ты ответишь за разбазаривание казенного имущества. В Управлении я этот вопрос поставлю ребром.

– Не смеши, – отмахнулся от него Новиков. – Какое имущество? Сапоги давно списали, да ты их и не получал в Управлении. Гусельников раздобыл их в Моздоке. В конце концов, тебя просили не ходить в сапогах по вагону, не беспокоить ребят. Думаю, я поступил по совести и с пользой.

– Ладно, черт с ними! – примирительно махнул рукой отходчивый Некрытов. – Однако нехорошо получилось: сожрали сапоги командира.

– Ничего плохого не произошло, – успокоил его заместитель. – Просто, при возникшей необходимости, использовали сапоги на благое дело. Хочешь, прими этот факт за шутку.

– Хороша шутка, – только и сказал Комбат.

До самого обеда Косихин медведем-шатуном бесцельно слонялся по заставе, не находя себе дела. Осунувшееся лицо его с набрякшими мешками под глазами говорило о том, что прошедшая ночь выдалась для него непростой. В голове растревоженным пчелиным роем гудели мысли. Ослушаться Акрама означало ускорить встречу с безносой старухой, но и исполнение приказа чеченца было с дурным запашком предательства.

От наряда в баню он категорически отказался, сославшись на плохое самочувствие и необходимость отдохнуть перед дежурством. Внешний вид подтверждал его отказ. Поэтому Костин был немало удивлен, когда Косихин добровольно изъявил желание бдеть вахту в самое трудное время суток – с двенадцати ночи до шести утра.