К счастью, Изабелла теперь находилась в более выгодных условиях, так как в отсутствие Гавестона Эдуард стал обращаться с нею более уважительно и позволил наконец занять принадлежащее ей по праву место королевы Англии. Она теперь постоянно показывалась вместе с мужем и сопровождала его во всех поездках. Она также использовала предоставляемую королевам прерогативу, занявшись патронажем; 3 декабря, в Вестминстере, она даровала некоему Джону Пекбриджу из Сполдинга в Линкольншире и всем жителям Сполдинга освобождение от уплаты налогов. В этот период король щедро снабжал ее деньгами, подарил поместья в Англии и Уэльсе, а также дал право раздавать бенефиции священникам и чиновникам.

Рождество король и королева провели в Виндзоре «с великой пышностью». Теперь Изабелла начала исполнять свой долг, поддерживая мужа — по-видимому, когда Гавестон исчез с глаз долой, между ними наладились более добрые отношения. Возможно, Изабелла в своей невинности полагала, что фаворит устранен навсегда. В начале марта она устроила в Вестминстере обед для Ричмонда, Глостера и других графов-сторонников короля, возможно, с целью укрепить их преданность.

В марте и апреле, стремясь выразить благодарность и, несомненно, задобрить жену и ее отца в преддверии возвращения Гавестона, Эдуард предоставил Изабелле новые владения и привилегии, среди них — поместья Мэклсфилд, Росфейр, Долпеннэйген и Пинхэм, а также валлийскую общину[39] Минэй. Пожалования эти были проведены задним числом и датировались сентябрем предыдущего года. Еще король велел 4 марта немедленно выплатить королеве все золото — долю от платежей, полученных королем, — причитающееся Изабелле с момента выхода замуж. В апреле Изабелле также были возвращены права на поместье Элсмир.

Во второй половине марта Эдуард написал папе, извещая его с ложным оптимизмом, что бароны якобы теперь готовы согласиться на возвращение Гавестона, поскольку он лично пообещал провести некоторые административные реформы. Эдуард также всеми силами старался заручиться поддержкой короля Филиппа, преследуя тамплиеров в своем государстве и демонстрируя уступчивость в спорах относительно Гаскони.

Филипп, как человек проницательный, не поддался на все эти уловки. Уже настало 13 апреля, а он все еще был против возвращения Гавестона. И все же Эдуард, находясь во власти отчаянного беспокойства и как всегда, толстокожий, дерзнул открыто просить отца своей жены повлиять на лордов в пользу Гавестона! Само собой, Филипп на эту просьбу не откликнулся, но папа оказался снисходительнее. Он издал буллу об отпущении грехов, датированную 25 апреля, аннулировав угрозу архиепископа Уинчелси отлучить Гавестона от церкви и тем самым расчищая путь к отмене изгнания.

Но Эдуард ошибался, думая, что бароны охотно согласятся на возвращение фаворита. Когда 27 апреля в Вестминстере собрался Парламент, ответ общества на его требование был категорически отрицательным. Изабелла, жившая в то время в Вестминстере, наверняка была рада услышать это. Но король надеялся оттянуть время и удалился вместе с Изабеллой во дворец Кеннингтон, к югу от Темзы, под предлогом дальнейших переговоров с баронами, на самом же деле дожидаясь лишь ответа папы на свою просьбу. Ответ прибыл в июне, и Эдуард злорадно зачитал его вслух в присутствии расстроенного Уинчелси, которому оставалось лишь кусать губы, с горечью осознавая, что его перехитрили.

Все еще наивно надеясь, что Филипп IV станет посредником в его ссоре с баронами, 19 июня Эдуард запросил о встрече с французским королем. Однако к этому моменту он уже вызвал Гавестона домой. Пирс покинул Ирландию около 23 июня, и Эдуард, «радуясь его возвращению», приветствовал его в Честере через четыре дня и, «весьма счастливый, принял с почестями, как брата». Изабелла весьма красноречиво отсутствовала.

Король был «вне себя от радости» при встрече с Пирсом и «приятно проводил с ним время день за днем, как с другом, возвратившимся из долгого паломничества». Реакцию королевы источники не отметили, но нетрудно догадаться, какова она была.

Месяц спустя король и фаворит вместе явились на сессию Парламента в Стэмфорде, где, благодаря вмешательству папы и соглашательским усилиям Глостера, чья сестра была замужем за Пирсом, бароны нехотя дали формальное согласие на возвращение Гавестона; возражали только Уорвик и архиепископ Уинчелси.

Уже 5 августа Гавестону был возвращен титул графа Корнуолла, а 4 сентября Эдуард, полный благодарности, написал папе, благодаря за помощь. В поддержке короля Филиппа он больше не нуждался и потому отменил все планы встреч; а поскольку Эдуард продолжал относиться к Изабелле с уважением и щедростью, оставляя в силе все ее привилегии, Филипп решил воздержаться от немедленного вмешательства, хотя ни он сам, ни его дочь не одобрили возвращения фаворита.

Упорные старания Эдуарда переиграть и перехитрить баронов принесли плоды, но нелегкое перемирие такого рода не могло быть долговечным. Король опрометчиво позволил сердечному дружку взять под контроль приток средств от патронажа; но на этот раз Пирс даже не удосужился скрыть свое презрение к тем, кто противился ему, и торжество от одержанной над врагами победы. «Теперь, кофа он вернул себе прежний статус, его поведение стало даже хуже, чем прежде».

Хотя Гавестон обещал Парламенту вести себя осмотрительно и жить мирно, он

Особенно он раздражал баронов, называя их в глаза обидными и «унизительными прозвищами». Дородный Линкольн был у него «толстобрюхом»; Ланкастер — «скрягой», «старым боровом», «дудочником» или «скрипачом»; Уорвик — «черным Арденнским псом». (Уорвик на это отозвался так: «Он зовет меня псом? Пусть бережется, как бы я не укусил!») Смуглолицего Пемброка он обозвал «евреем Иосифом», и даже Глостера, сторонника и друга, снабдил кличками «птенчик рогоносца» и «шлюхин сын», позволяя себе оскорблять память его матери, покойной Джоан д'Акр, которая вопреки воле Эдуарда I вторым браком взяла себе в мужья любимого ею человека, хотя он и был низкого происхождения.

Сарказм Гавестона не щадил даже королеву Изабеллу — хотя мы не знаем, в чем это выражалось. Такое неуважение глубоко возмущало баронов, даже умеренного Пемброка. Когда Гавестон заставил короля уволить одного из вассалов Ланкастера в пользу своего, он добился лишь того, что разъяренный граф с готовностью пал в объятия оппозиции, дав клятву уничтожить фаворита.