На лестничной площадке никого не было. Никто меня не ждал. Я вздохнула. Мысли на расстоянии может читать только маг и чародей. Зря старалась. Только народ на Невском распугала. Я открыла дверь и вошла в квартиру. И в прихожей я остро почувствовала одиночество. Женщина не имеет права быть одинокой. Это противоестественно. Женщина обязана ухаживать за мужчиной, холить его и лелеять. И она не должна входить в пустую квартиру. Я вдруг разрыдалась, сползая по стене, и, усевшись на полу, долго и смачно плакала, слизывая слезы языком. В кухне звонил телефон. Он долго сотрясался от звона, наверное, мне названивал образумившийся Саакян. Жена научила его уму-разуму. Она у него большая умница. Умеет поставить Гошину голову на место, как горшок. Женские природные инстинкты она реализовала по прямому назначению, в отличие от меня. А потом мне надоело плакать. Совсем как Блинова стала, честное слово. Я облизала пересохшие губы, смоченные горючими слезами одиночества, и сбросила куртку. В зеркало смотреть не стала. Вдруг там что-нибудь не то покажется. Вместо красивой девушки на меня посмотрит незнакомая зареванная тетка. Без Цезаря мне скучно. Он действовал на меня как успокоительные таблетки. Кот ни за что не позволил бы мне сидеть на полу и рыдать без остановки. Надо забрать его из ссылки. Ему, наверное, уже надоело в гостях. Дома все-таки лучше. Я долго стояла под душем, смывая с себя слезы и горечь. Жаль, что мысли невозможно передать по воздуху. Бобылев не знает, как мне плохо и одиноко. Он не слышит мои призывы. Не чувствует моего отчаяния. Я давно все поняла. Во всем разобралась. И мне хотелось, чтобы Бобылев узнал об этом. Сергей устал зарабатывать деньги. Внутренний моторчик сломался. Немного заклинило механизм. В моей голове что-то зазвенело. Наверное, от недостатка слезной жидкости. Всю выплакала. Пустое тело звенит, как струна. Звон усилился. Пожалуй, это что-то другое звенит, а не моя пустая душа. Я приглушила воду. Звонил телефон. Противный Саакян. Хочет испортить настроение. А у меня перевод. Осталось чуть больше половины. Я медленно выбралась из ванны, замоталась полотенцем. Подошла к телефону.

– Ну? – сказала я.

В конце концов, у меня достаточно веских причин, чтобы тоже обидеться на Гошу. Но я же не злюсь на него. Делаю вид, что все у нас хорошо и ровно. Мы равноправные партнеры, почти подельники. Трубка молча дышала, как одушевленный предмет. Пластмассовые вещи могут издавать звуки, могут сопеть и кашлять, ругаться и молчать. Кто придумал говорящий материал, какой великий химик? Посмотреть бы на него.

– Ну? – повторила я с явной угрозой, дескать, еще секунда, и брошу трубку. И вдруг трубка заговорила нормальным человеческим голосом. Как в сказке. Но это был не Саакян. И не мама. И даже не Блинова. Это был Сам Бобылев.

Сначала я не поверила. Я вспомнила, что мне приснилось предыдущей ночью. Мне снился Сергей. Спокойный и сильный. Во сне он не страдал олигархизмом. Он вообще ничем не страдал. Бобылев любил меня во сне. А утром я забыла свой сон. И как ни напрягала память, так ничего и не вспомнила. Психолог советовал мне запоминать сны, дескать, это занятие дисциплинирует и тренирует мозг. Беспамятные извилины прислали мне забытый сон в телефонную трубку. Я слушала, а трубка говорила, совсем как в том забытом сне.

– Инесса, я не могу без тебя, я умру от любви к тебе… – Какие старые слова, обычные, простые, если их услышишь днем, в конторе или офисе, запросто можно умереть от смеха. Животик надорвать от обыденных фраз с легким налетом пошлости. Но если их произносит волшебная трубка поздним вечером, после затяжной женской истерики и горючих слез, напоминающих соляную кислоту, простые слова звучат иначе. Они ложатся на сердце, как заклинание. Говори, Бобылев, говори. Только не молчи. Я могу слушать тебя вечно, стоя в прихожей, с босыми ногами, обмотанная мокрым полотенцем, слизывая капли воды и слез с запекшихся губ.

– Инесса, ты слышишь меня? – спросил Бобылев. Я молчала. Я больше не могла выговорить ни одного мало-мальски внятного слова. Я разучилась говорить.

– Д-да, слышу, – едва шевеля неповоротливым языком, прошептала я. – Я все слышу. И ты меня слышишь. Мы вместе. До самой смерти.

Да. Свершилось. Сергей меня слышит. Я убедилась в этом. Он слышит меня на расстоянии. Мои призывы, мольбы, стоны и признания донеслись до него. Беспроводная связь налажена.

– Я стою под дверью. Может, откроешь мне? – запросто сказал Бобылев. Дескать, зашел на огонек. Шел мимо и зашел. А я чуть не грохнулась в обморок. Бобылев признавался в любви, стоя рядом со мной, рукой можно потрогать, а я думала, что он находится за тридевять земель. Борис Захарыч, наверное, с диктофоном мучается, устал пленки менять. Уже на палец километры наматывает. Я заметалась, не зная, что делать. Я голая, в полотенце, зареванная, опухшая, волосы стянуты в мокрый узел. Пока я приведу себя в порядок, Бобылев состарится. Станет седым как лунь. Что делать? Делать-то что, скажите, добрые люди! Я металась по квартире с прижатой к уху трубкой, а Бобылев ждал. Дышал рядом со мной. Жил. Волновался. Стоял за дверью. А я не верила. И одновременно верила. И не знала, что делать. Организм сработал за меня. Рука протянулась к защелке и повернула. Жест на уровне подсознания. Я метнулась в ванную вместе с телефонной трубкой, ощущая присутствие Бобылева. Он тоже не хотел разрывать связь. Я судорожно пыталась втиснуть тело в какую-нибудь упаковку. Руки застревали в одежде, трубка мешала, но в ней был Сергей. Я боялась потерять его. Я не переживу, если он исчезнет. Я сразу умру.

– Инесса, ты не волнуйся, – сказал Сергей, входя в ванную. Он говорил по телефону. Со мной. Я его видела. Чувствовала родной запах. Ощущала его силу. А голос слышала в телефонной трубке и наяву.

– Я не волнуюсь, нет, волнуюсь, – ответила я в трубку.

И мы обнялись. Одежда больше не понадобилась. Упаковка сорвана. Если долго стоять вдвоем, тесно прижавшись друг к другу, кажется, что жизнь остановилась. Больше ничего не будет. И никого не будет. На земле осталось только два человека. Всего лишь двое – мужчина и женщина. Мир замер. Земной шар споткнулся. Застрял на месте. Природа восторжествовала. Мужчина и женщина больше не воюют, не доказывают друг другу каждый свою правоту, не борются, не устраивают проверки. Не ругаются и не скандалят. Акт вселенского понимания между двумя людьми, бессловесного понимания, чувственного, почти родственного. Ради этого бог сотворил мир. Земной шар завис, раздумывая, стоит ли продолжать свой стремительный бег. Свершилось. Цель достигнута. Земной мир может уже закончить свое существование.

– Ты замерзла? – спросил Бобылев, закутывая меня во влажное полотенце. Нарушил затянувшееся молчание. А глобус покатился дальше. Ось крутится. Земля вертится. Жизнь налаживается.

– Ничуть, – я храбро повела плечами. – Ничуть не замерзла. Да и в холоде ничто не портится.

– Как в погребе, – засмеялся Бобылев. – Куда ты меня пригласишь?

Началось. Акт вселенского понимания, похоже, завершился. Куда его пригласить? Он же домой пришел? Домой! Зачем спрашивает. И так все ясно. Располагайся, как хочешь, где хочешь, ты у себя дома, Сергей.