Так что скоро, Граф, ты будешь рыдать кровавыми слезами и искать способ найти ее похитителя, любой способ. Или просто…захочешь знать, что она жива.

Потом…позже я понял, почему ОНА так меня раздражает. Белый цвет. Нет. Не только ее волосы, не только ее нежная кожа. А все. Все, что касается ее, имеет белую ауру. Она пахнет чистотой, молоком и ванилью. Отдает чопорностью и высокомерием Воронова, отдает его воспитанием, его семейством. Им самим. Хотя и совершенно на него не похожа. Разве что мельком. Какими-то отдельными чертами. И ее строптивость, ее дерзость, то, как она отвечала мне, то, как нагло смотрела, заводило и злило одновременно. Мне до боли в суставах хотелось ее сломать, запятнать и испачкать ее чистоту, сменить запах ванили на запах крови. Хотелось, чтобы она страдала и рыдала каждый день. И потом…потом, чтоб Воронов знал, как она несчастна, и ни черта не мог сделать. Чтоб ему было больно каждый долбаный день…Но это будет потом. Сначала она ляжет под меня, лишится девственности и забеременеет моим ребенком. Только потом Воронов узнает, где она и чья она теперь.

И меня затрясло, когда я понял — она знает, кто я такой. Знает, кто такие Нармузиновы. И в ее глазах вспыхнул ужас. Мне понравилось намного больше, чем дерзкий вызов и презрение. А еще…еще я не думал, что посмотрю на нее, как на женщину. Что может возбудить в почти ребенке, который младше меня на чертову тучу лет, годится мне в дочери? Но, блядь, я посмотрел. Я не просто посмотрел, а ощутил, как дернулся член у меня в штанах и поджались яйца, когда увидел это ангельски-невинное личико с такой уверенностью утверждавшее мне, что ее отец заплатит…А потом посмотрел на ее губы. Такие по-детски пухлые, такие сочные. Представил, как поставлю ее на колени и упрусь членом в этот рот, и как она невинно его откроет, принимая меня. С этой мыслью набросился на ее губы, кусая за нижнюю так, чтоб ощутить привкус ее крови во рту. Какого-то хрена мной овладел дьявольский голод, какая-то нечеловеческая похоть.

В душе, поливая ее холодной водой и видя, как мурашки собираются на ее коже и как стягиваются в тугие узелки соски, я готов был придавить ее к кафелю, задрать ее юбку и взять прямо там. Но. нет, сука, нельзя. Все будет по правилам. Я ее отымею и вышвырну в окно окровавленную простынь. Саид Нармузинов соблюдает законы семьи. И эта сучка станет ее членом, станет моей настоящей женой. В этом весь долбаный смысл всего этого фарса. Воронов забрал мою дочь. Баш на баш. Я заберу его дочь и сделаю все, чтоб он потерял ее окончательно и бесповоротно. И иногда это хуже, чем смерть…Умерших можно оплакать, умершим можно принести цветы. А когда ты отвергнут своим ребенком, когда ты даже приблизиться не смеешь — это непроходящая боль, это стыд, это грязное пятно и кровавая рана.

И сейчас, глядя на нее в белом свадебном платье, я опять видел ненавистное и такое притягательное белое. Оно почему-то излучало для меня опасность. Оно могло меня испачкать своим светом. А мне хорошо в моей тьме. И, скорее, я затяну ее в свою яму…

Отрезвил ее хохот, ее проклятый, отвратительный хохот, как будто маленькая сучка насмехается надо мной. Схватил сзади за локоть, сдавил с такой силой, что ощутил тонкие кости.

— Прямо сейчас винтовка моего снайпера смотрит на твоего отца и выбирает, куда пустить пулю ему: в сердце или в голову. Скорей всего, с пулей в сердце он будет намного красивее смотреться в гробу…Или тебе все равно, Лайнчим[1]?

В ужасе посмотрела на меня своими кристально чистыми голубыми глазами… и я вдруг подумал, что именно так и выглядит смерть. Нет, она не черная, не страшная. Она белая, у нее ледяные глаза, ледяная кожа, и она ослепительно красива. Потому что ее ледяные щупальца пробираются хрустальной паутиной к моему сердцу и скребут по нему своими смертоносными щупальцами…Это она порождает во мне мысли о том, что слишком красива, о том, что у нее прекрасные длинные ресницы, о том, что я хочу знать, чем пахнут ее волосы.

— Я… я согласна.

Шепчет едва слышно, а потом ставит свою подпись. И я думаю о том, что сегодня ночью отымею саму смерть, и тогда ни одной мысли о ее ресницах меня не посетит. Потому что она станет просто очередной телкой, которую я вые**ал.

На Авре я женился спустя два года после смерти Фатимы. Мне было положено по статусу. Она была дочерью моего двоюродного дяди, весьма влиятельного нефтяного магната, со стороны матери, а ещё вдовой единственного сына одного из партнеров отца. Вдова — это так чисто формально. Ее мужа убили сразу после брачной церемонии, даже женой стать не успела. Консумация брака не состоялась. Будь иначе, я бы не женился. Не люблю использованное. Особенно использованных женщин. Когда чьи-то руки трогали мое, а чей-то член долбился в их дырки. Это не касалось шлюх…но шлюхи не носили мою фамилию и не делили со мной постель, а также не должны были носить моих детей.

Так что Авра досталась мне девственницей. За все годы нашего брака родила мне дочь…но она умерла в младенчестве, а потом каждый год выкидывала по ребенку. И женского, и мужского пола. На довольно поздних сроках. Я возил ее по разным врачам, мы провели множество генетических тестов. Но на все воля Аллаха. Пока что я не обзавёлся наследником. Последние пару лет я входил в ее спальню довольно редко, да и она больше не беременела.

Лекса была моим единственным ребенком. И не была никем на самом деле. А ее сын…пожалуй, мог бы стать единственным наследником империи Нармузиновых…НО! Я этого не хотел. Ничего из того, что принадлежит мне, никогда не перейдет к Воронам!

Если моя дочь не признает меня как отца, я не признаю ее сына своим внуком!

Перед свадьбой я позвал Авру к себе. Нет, я не считал нужным отчитываться перед ней, но в дань уважения к женщине, которая прожила со мной более семи лет, я хотел, чтобы она знала о моем желании жениться еще раз. Я хотел отличаться от моего отца, который не ставил своих жен ни во что и мог исполосовать их спины плетью, мог изнасиловать или запереть в подвале без еды и воды.

«Жена — она как собака. Не понимает без палки. Или палкой по хребту или палку между ног, а ее рот создан для того, чтобы мою палку сосать и не болтать лишнего…Но самое отвратительное — это их ревность. Когда они начинают соперничать, ныть и пытаться конкурировать. Если у тебя на одну уже не стоит, то и не встанет».

С отцом я не был согласен, точнее, согласен не во всем. Мне не пришлось бить своих жен, я никогда их не насиловал. Хотя бы, потому что не хотел настолько, чтобы брать против их воли. Даже, наоборот, им часто приходилось работать над моим членом, чтобы я пожелал его вставить им между ног…

Кроме того, Авре придется учить всему мою молодую жену, пусть это не будет неожиданностью. Она пришла в мой кабинет, покорно склонив голову. Как всегда, одета в черное. Траур она не снимала после смерти нашей новорожденной дочери и поклялась, что снимет, когда родится еще один ребенок. Семь беременностей не навредили ее фигуре. Она по-прежнему была сочной, грудастой, с выпуклой, большой задницей… и не блондинкой. Мне уже давно не нравилось ее трахать, давно не возбуждала огромная грудь и трясущийся полный зад.