объемно выписанные, несоразмерно большие круглые буквы: «Дело». Ниже - «по обвинению купца Арефьева», статья уголовного закона о самоуправстве и число.

Лист номер I, жалоба:

«Мой 14-летний сын Константин Петров Тарасов находился в услужении в велосипедной и моторной мастерской… Арефьев нанес ему более четырех жестоких ударов, отчего полилась кровь…»

Лист номер 8, решение уездного съезда:

«Означенные действия Арефьева вызваны самим Тарасовым… Оправдать…».

Не то!

И не тот!

Не содержатель перевоза, а его родной братец Сергей Николаевич. Вот и фотография: во весь рост, подбоченился, поддевка раздвинута и показывает рубашку белого травчатого атласа с узорами по вороту, с длинного сухого лица - настороженные злые глазки с прихмуром, к подбородку подвешена обрямканная бороденка, сам подбородок гол и кругл, как луковица, на груди медалька.

Любопытно, похож ли на него купец-перевозчик?

На дубовом подоконнике «у губернатора» меня ожидали две телеграммы:

из Ульяновска - «Фондов земских начальников Сызрани годы девяносто два девяносто три архиве нет», из Москвы - «Нижайше уведомляю (я улыбнулся, в шутливом словосочетании угадывался голос Николая Алексеевича) Самарской газете 212 Вас ожидает мадам Эврика Ваш помощник».

Я оглянулся на календарь, укрепленный в простенке, - конечно же, красное число. Значит, нашел и тотчас же отправил телеграмму. «Ваш помощник». Чертовски это приятно - принимать руку необещанной помощи!

И вот я заношу в памятную тетрадь шапку судебной хроники: «Финал арефьевского дела» и начальный ее кусок: «Истекшим летом проскользнула в некоторых газетах маленькая заметка о том, как содержатель перевоза в с. Батраках Сызранского уезда А. Н. Арефьев…»

«Самарская газета» продолжала разговор, начатый «Волжским вестником».

Уголовный случай воссоздавался на полосе достаточно полно:

«Е. и У. (Елизаров и Ульянов. - В. Ш.) ехали на пароходе и в Батраках попросили капитана дать свисток, чтобы вызвать лодку. Лодка была подана, и на нее сошел вместе с Е. и У. один батрацкий крестьянин. Е. и У. нужно было ехать на противоположный Батракам берег, а потому они тотчас же и наняли этого лодочника перевезти их туда, но так как они были от батрацкого берега близко, то и решили ссадить сначала на него батрацкого крестьянина. Ссадив его, стали вдоль берега подниматься вверх по течению, чтобы потом ударить на перевал. Тут, на беду, они должны были проехать перед окнами дома перевозчика (не мифического Харона, который, вероятно, был бы более деликатен, а Арефьева). Арефьев, пребывавший в то время в компании гостей на балконе своего дома, предложил проезжавшим сойти с лодки и присоединиться к ним, внушительно добавив при этом, что они все равно не уйдут. Е. поблагодарил за приглашение, и лодка стала продолжать путь. В это время раздается полновластный голос А. Н. Арефьева: «Алексей, взять лодку!» (Перевозной паровичок моментально нагнал суденышко, бежавшее под парусом.) Лодка была подхвачена с носа парохода и едва не попала под колеса… Пассажиров перевели на пароход и отправились с ними опять к тому берегу, где перевозчик Арефьев держит свой пир. Подъехав к берегу, У. направляется к Арефьеву объясниться. На вопрос, на каком основании он изловил их, Арефьев ответил: «На основании таксы, утвержденной министром…».

Хроника называла и уточняла новые обстоятельства и вехи:

а) перевоз Арефьева располагался в Батраках Сызранского уезда; полное имя купца - Александр Николаевич; на балконе за пузатыми графинчиками и буженинной благодушествовал тогда и его брат - Сергей Николаевич, такой же самодур и барышник;

б) дело решал земский начальник 2-го участка Сызранского уезда (имя его любезно сообщала «Общая роспись начальствующих лиц Российской империи»: А. Д. Ребровский);

в) по делу было два разбора: 15 июня и 25 сентября;

г) на первый разбор «Арефьев послал частного поверенного г. Ильина», на втором не было ни Арефьева, ни его поверенного.

Наказать купца его же властью, властью имущих, - это была еще не вся трудность, что громоздилась тогда перед Лениным. Купца предстояло казнить ни за что - так думала торговая Самара. В замахе Арефьева не видели настоящего зла и монаршие верхи. Большой уголовный закон - Уложение о наказаниях - вовсе не имел статьи о самоуправстве, а малый - Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, - хотя и называл самоуправство преступлением, но тут же оговаривался, что преступление это частное, стоящее за чертой государственного почина.

Частное обвинение в суде начиналось обязательным обрядом примирения, а при безуспешности примирения суд (земский начальник, городской судья) рассматривал лишь те доказательства, которые представлял и предъявлял потерпевший. Поэтому требование закона выложить перед судьями чужую вину, доступную руке и глазу, как кусок плиса или миткаля на ярмарочном прилавке, после чего оставалось бы пустить в дело судейский аршин и хлопнуть на счетах, нередко означало отказ в правосудии. Беспомощный перед обязанностью допрашивать, доказывать, формулировать на языке права свои требования, простолюдин-обвинитель забито молчал или оправдывался, вместо того чтобы обвинять, клял себя за необдуманное судилище и «проигрывал» правое дело.

«Поезд отходил что-то очень рано утром или даже ночью, - рассказывал Д. И. Ульянов о последней поездке Ленина на дело Арефьева. - Предстояли бессонная ночь, скучнейшие ожидания в камере земского начальника на вокзалах и т. д. Хорошо помню, как мать всячески уговаривала брата не ехать.

- Брось ты этого купца, они опять отложат дело, и ты напрасно проездишь, только мучить себя будешь. Кроме того, имей в виду, они там злы на тебя.

- Нет, раз я уже начал дело, должен довести его до конца. На этот раз им не удастся еще оттягивать.

И он стал успокаивать мать»50.

Стремление купца затянуть спор имело свой тайный смысл. Первая же неявка Ленина грозила аннулировать его жалобу. Это был абсолют формы. Ильин, поверенный купца-перевозчика, ставил именно на эту лошадку.

Ставка Ильина и сам Ильин - это была еще одна, и отнюдь немаловажная, преграда к справедливому удовлетворению тяжбы. Для расторопного и не очень святого адвоката первой и главной целью в камере земского был сам земский, персона оракула-единорешателя. Такой адвокат приходил в суд не разъяснять жизнь и не исследовать порядок вещей, а выигрывать. И потому превосходно знал, любит ли земский рябчиков под белым соусом.

В Куйбышеве, в Госархиве, хранится «Дело председателя Самарского окружного суда о зачислении губернского секретаря Николая Александровича Ильина помощником присяжного поверенного к присяжному поверенному Тимроту и о прочем». О прочем - это о плутнях и комбинациях.

Что же увидел криминальный репортер «Самарской газеты» в камере земского начальника?

Борьбу. Диалог чести и бесчестия.

В репортаже говорилось:

Г. Ильин «всякими способами и изворотами старался выгородить своего клиента.