и семинаристы старших классов получали у него полулегальную литературу - Писарева, Чернышевского. Для нас. юнцов, он был окружен какой-то особой таинственностью, - высокий, сильный, неразлучная сучковатая палка и темное пенсне [45].

Новая запись: «191. Сызранский мещанин Вадим Ионов». А. И. Ульянова-Елизарова отмечала: тяготел к на-родовольству, Владимир Ильич постепенно перетянул его на свою сторону [46].

Еще одно имя: «205. Сельский учитель Алексей Александрович Беляков». И теперь уже перед глазами - картина: сбор кружка у Скляренко. Мезонин в желтой обшивке под утлым деревянным флигельком на Садовой. Стол. Лампа. Меднобокий самовар в клубах пара, на красной решетке. Не все еще в сборе. Раздумчиво, ожидающе позвякивает ложечка в стакане. Входит Беляков, вошла Лукашевич, скрипнул в дверях щегольскими сапожками Кузнецов. И неожиданно - взрыв смеха. Дверь распахнута, и на пороге - Ульянов. Смеется. Обернулся на лестницу и кому-то: «Ну, каково? Вадим уже здесь, Маша, Семенов… И гости, гости! Пари начисто выиграно, и я требую немедленного удовлетворения!» [47]

Ленин писал позже: кружки - замкнутые, почти всегда на личной дружбе основанные, сплочения очень малого числа лиц, были необходимым этапом развития социализма [48].

Те, кого собирал самовар на Садовой, и были друзья-единомышленники. Недвусмысленно говорят об этом жандармские и полицейские книги, конфиденциальные представления, доклады, рапорты, а больше и полнее всего воспоминания и письма А. И. Ульяновой-Елизаровой, Д. И. Ульянова, А. П. Скляренко, М. И. Семенова (Бла-на), М. М. Моршанской, А. А. Белякова… Самарские защитники и распространители могучего учения Маркса делали большое дело. «Коммунистический манифест», первый программный документ марксизма, появился в кружке отпечатанным готикой, старонемецкой печатью, но уже вскоре родилось его прекрасное русское повторение: переведенный Лениным, он пошел из рук в руки, из одного города в другой.

7

На Самарщине Ленин провел 18 защит. Вещественное их выражение - 18 папок. Но есть и еще одна защита, 19-я, без папки, без присвоенного номера, защита Волги, сызранских мужиков-перевозчиков, честного имени - дело с купцом Арефьевым. Купивши Волгу у города, Арефьев пригнал с понизовья зычный паровичок-скороход, срубил на яру дом, у воды - дощатые причалы и, почитая себя царьком-завоевателем, воспрепятствовал однажды лодочникам перевезти Ленина и Елизарова с берега на берег. Ленин возбудил дело у земского начальника. На языке тогдашнего права - это было частное обвинение, на языке истории и политики - публичное. Публичное - по самому высокому счету. Обвинение из будущего. Наше. Его Ленин ставил частно, от себя, но требование наказать темное царство за то, что оно темное, выражало новую идеологию.

Невероятнейший эксцесс! Жалоба Ленина ставит земского начальника, судью от денежного мешка - против денежного мешка. Посмеет ли он? Посметь и наказать Арефьева - наказать самого себя, отклонить жалобу - отказать закону. Статья, назвавшая самоуправство преступлением, а самоуправщика преступником, стоит в российских сводах тяжко и замшело со времен весьма давних. Как поступить? Земский двигает дело без охоты, с проволочками, но Ленин настойчив и непреклонен.

И вот концовка:

«Выдержать самарского купца Арефьева под арестом в течение одного месяца».

Брат Ленина Дмитрий подробно воспроизводит в воспоминаниях и само происшествие, и хронику тяжбы [49]. Однако в камере земского он не был и потому судебного состязания не описывает. Самого же дела - жалобы, возражений, протокола, резюме земского начальника - никто не видел. Ни папки, ни номера…

А что, если поворошить старые газеты?

Моим кровом в Куйбышеве становится поначалу помпезный губернаторский дом - теперь это гостиница. Гостеприимство небольшой комнаты с одним окном в массивной дубовой раме делит со мной Николай Алексеевич С, инженер из Москвы. Он ставит где-то на Волге заводскую трубу и, когда говорит о ней, молодеет лет на пятнадцать.

По вечерам, возвращаясь в гостиницу, я, по обыкновению, застаю его в кресле. Мы пьем чай из прикрытого матрешкой чайника, а когда укладываемся, он извлекает из портфеля черно-красный том «Саги о Форсайтах», кладет его возле себя на тумбочку, заводит плоские часики и, натягивая на нос одеяло, почти всякий раз спрашивает меня об одном и том же:

- Ну, какой след был испытан сегодня? Что нового?

Я гашу верхний свет н, если случай был в тот день достаточно благосклонен ко мне, рассказываю о поиске.

- Значит, мужиков Владимир Ильич защищал в доме на Алексеевской площади? - спрашивает Николай Алексеевич. - А комната? Вы не могли бы сказать, вот здесь, на этом месте, стоял его столик? Нет? Никто этого не знает? - Он удивлен и раздосадован. - Пора!… Пора знать эти вещи!…

«Сага о Форсайтах» остается нераскрытой.

6 апреля все шло по-другому.

Едва размотав шарф, я разложил на столе еще мокрые фотографии третьей полосы «Волжского вестника» за 4 нюня 1892 года и, признаться, не без оттенка значительности прочел вслух вот эту заметку:

«Недавно некто г. Елизаров с братом близ Сызрани переезжал Волгу на нанятой ими лодке. Едва они успели отъехать от берега, как заметили, что наперерез им идет перевозной пароход, принадлежащий А. Н. Арефьеву. Напрасно лодочники пытались увернуться от парохода, он шел прямо на них… Г. Елизаров приказал своим перевозчикам остановиться. Пароход подошел к лодке и взял к себе и пассажиров, и лодочников, и… расправился с последними по-свойски. Оказалось, что г. Арефьев считает Волгу своею монополией и никому, помимо его парохода, не позволяет перевозить через нее пассажиров. Против такого самоуправства г. Елизаров возбудил уголовное дело…»

- Ого! - Николай Алексеевич живо обернулся на меня и поднялся с кресла. - Кричите «эврика», дружище!

- Находка более чем скромна. К мемуарам Дмитрия Ильича «Вестник» прибавляет лишь инициалы Арефьева. А вот путает преизрядно. Ленин здесь назван братом господина Елизарова, а сам Елизаров - автором жалобы, частным обвинителем…

- Но у вас такой счастливый вид…

Пришлось признаться - счастливый. Я тешил себя надеждой, что маленькая заметка в «Волжском вестнике» - залог «широкого полотна». Под рубрикой «В царстве Фемиды» виделась подробнейшая хроника. И речь Ленина…

- Завтра воскресенье, - сказал Николай Алексеевич. - Мы могли бы добывать радий в четыре руки.

Пришло и прошло еще одно красное число, еще один тур неудачных поисков в четыре руки: подшивки обветшавших газет в прославленном бристоле - «Саратовский дневник», «Волгарь», «Оренбургский листок», «Самарский дневник объявлений»… В среду Николая Алексеевича отозвали в Москву с докладом, а к воскресенью я уже искал не хронику о процессе, а дело. Дело Арефьева. Искал, и одно время казалось - нашел.

Вот оно - тощее, в несколько листов. На обложке, зеленой, как бильярдное сукно, - четыре