Чрезвычайно любопытна, а в чем-то и загадочна на этом фоне фигура председателя Самарского окружного суда, действительного статского советника В. И. Анненкова, сына декабриста И. А. Анненкова и француженки Полины Гебль - Прасковьи Егоровны Анненковой в замужестве. История блестящего кавалергардского офицера и продавщицы модного магазина Дюманси в Москве, с французской непринужденностью истолкованная Александром Дюма, - кстати, встречавшимся и с Анненковыми в России, - стала сюжетом его исторического романа о декабристах «Учитель фехтования».

Подобно княгиням Волконской и Трубецкой, Полина Гебль последовала в Сибирь за возлюбленным, по закону о невинных женах. Владимир, их старший сын, родился в Забайкалье. Наставником его в пору малолетства был И. И. Пущин, декабрист, друг великого Пушкина.

В 1849 году Николай I самолично рассмотрел ходатайство Анненковых, просивших высочайшего соизволения допустить их сына в один из университетов. В Тобольское губернаторство побрела неспешная эстафета: «Сыновьям коллежского регистратора Ивана Анненкова… предоставить все права, которых они будут достойны… Что касается до просьбы Анненкова и жены его… о дозволении старшему сыну их поступить в университет, то высочайшего соизволения на сие не последовало».

Владимир становится чиновником 14-го класса с полномочиями писца ревизионной канцелярии. А в 1878 году уже другой царь, Александр II, делает его председателем окружного суда в Самаре. В новой эстафете стояло: «По именному его величества Указу, данному Правительствующему сенату в Царском Селе августа в 9-ый день за собственноручным его подписанием, в котором изображено:…действительному статскому советнику Анненкову всемилостивейше повелеваем быть председателем Самарского окружного суда».

Под председательством В. II. Анненкова прошла почти третья часть самарских защит Ленина: 5 из 18. По трем делам он подписал три полные победы Ленина: оправдание старого кузнеца Василия Красноселова, оправдание тринадцатилетнего крестьянского сына Ннколкп Куклева, отказ в иске Мороченкову. Подписал… Только ли, однако, подписал, следуя в общем течении голосов, - или же шел против этого течения, и тогда победа адвоката - это и победа председательствующего? А может, и у него, сына декабриста, Ленин брал справедливость с бою?

М. Горький, Н. Г. Гарин-Михайловский, Я. Л. Тейтель видели в самарском председателе одного из наиболее живых и интересных людей города, называли его демократом, объединяющим центром, незаурядной индивидуальностью… В домашнем его кабинете на особом месте можно было видеть исполинских размеров альбом с портретами и автографами всех декабристов, а на стене - кандалы отца.

Он чтил отца и его дело. Но проносил ли он эти высокие чувства в совещательную комнату? Не всегда. Далеко не всегда. Дочь В. И. Анненкова Мария отмечала в мемуарах, что «в нравственном смысле жизнь его - тайного советника, увешанного орденами, была, пожалуй, много тяжелее жизни отца его, лишенного некогда всех прав».

Кондуит тайной слежки напоминал с корешка старинную церковную книгу - обшарпанная, слегка сиреневатая кожа с запахом тлена, с обложки - ученый фолиант, а размерами и формой - обыкновенную амбарную книгу. С белой прямоугольной нашлепки глядели слова: «Книга на записку лиц, состоящих под негласным надзором полиции Самарского полицмейстера».

Первой строкой в кондуите шел адвокат К. К. Позерн, о котором современники судили крайне различно: Горький в заметке-некрологе за подписью Иегудппл Хламида - положительно: доброе имя, Самара потеряла деятеля, которого пока некем заместить; Н. Самойлов - критически и нелицеприятно: центр «буржуазного окружения», городской воротила; департамент полиции - то-же критически, но уже совсем с другой стороны: не буржуа, а противник буржуа, ниспровергатель существующего строя.

Дальше всех от истины стояла полиция. Адвокат К. К. Позерн был глух к политическим бурям и строю никогда не грозил. Я знал это, и первую строку «Книги на записку» принял как дурное предзнаменование: истинного революционера тут не ищи.

Но вот тетрадь-вкладыш, вшитая в середку, и две фамилии, одна за другой, под №№ 6 и 7: Елизарова Анна, Ульянов Владимир. Голо, без других слов. А несколькими страницами дальше - еще раз имя Ульянова и «положенные при том сведения» на полном журнальном развороте, аккуратно размещенные в восьми ответных клеточках:

Чин, звание, имя, отчество? Бывший студент Владимир Ульянов.

По какому распоряжению и за что именно подвергнут надзору? По сообщению начальника Самарского губернского жанд[армского] управления от 5 сентября 1889 г. за № 613.

С какого времени состоит под надзором? С 28 сентября 1889 г.

На какой срок или без срока подвергнут надзору и какому именно, гласному или негласному? Строгому, без срока.

Где учрежден надзор? В 3 части, Сокольничья ул., д. Рытикова.

Получает ли от казны содержание и сколько? Не получает.

Имеет ли семейство и где таковое находится? Холост.

Если выбыл из-под надзора, то по какой причине, с чьего разрешения, куда и когда именно? Ульянов выбыл из г. Самары в Москву, о чем донесено г. Самарскому] губернатору и сообщено начальнику Самар[ского] губернского] жандар[мского] управления] и Московскому полицмейстеру 27 августа 1893 г. за № 208 [43].

Книга спрашивала, книга отвечала.

Подобно множительному станку, канцелярский служка полицмейстера ничего не создавал сам. Он лишь дробил жандармскую бумагу № 613 по своим клеткам, а когда большой волжский пароход, натужно гукая, отвалил от самарского берега с Ульяновыми на борту, он еще раз развернул кондуит, чтобы заполнить последнюю клетку:

«…выбыл из г. Самары в Москву, о чем донесено». Потом достал из железного шкафа другую книгу - «Дело Самарского городского полицейского управления о состоящем под надзором полиции быв. студенте Владимире Ульянове», заключавшее в себе более 40 донесений, осведомлении, рапортов и предписаний тайной службы, и отчетливо вывел число против вопросного слова «кончилось».

Новых сведений «Книга на записку» почти не предлагала.

Но для меня была нова. Стариной. Своеобразием печати прошлого. Подлинностью.

«Бывший студент Ульянов», «строгому, без срока» - это борьба. Прежде всего борьба и лишь потом, вторым значением, история. Неизмеримо острее, чем типографская буква, выражали и доносили убежденность в этом и писарское рукоделье, и запах старинного переплета, и галочка цветным карандашом, и этот вот шнурок-позумент. Ближе виделись те, чьей была эта «Книга», - сивая щетинка волос бобриком или же, напротив, голое припудренное темя, голубые мундиры, оплечья в серебре… И уж совсем живой вставала перед глазами молодая марксистская поросль Самары.

Перо служки перебрело пол-листа: «137. Сын чиновника Алексей Васильевич Попов», и тут же поместило: «согласно предписанию г-на Самарского губернатора… этапирован в Петербургскую одиночную тюрьму…» [44] Да ведь это ж Скляренко, «организатор масс по натуре», друг Ленина, входивший вместе с ним и И. X. Лалаянцем в ядро кружка марксистов. В воспоминаниях Дмитрия Ильича Ульянова о нем сказано: гимназисты