Брюхо и бока медведя были покрыты длинными подпалинами, черными или грязно-серыми, какие оставил бы факел или раскаленный железный прут. В нескольких местах мех в четыре пальца длиной сгорел полностью, и голая кожа под ним, сморщенная и изборожденная глубокими складками, растрескалась и кровоточила. Там и сям в шерсти висели гроздья мушиных яиц или личинок, не замеченные тугиндой. Из уже загнивших ран сочилась зеленая блестящая жидкость, от которой мех слипался и, высыхая, торчал жесткими остриями. Примятая масса пожухлых желтоватых стеблей свидетельствовала, что беспомощное животное мочилось прямо под себя. Наверняка задница у него вся в дерьме и опарышах, подумал Кельдерек, но он не чувствовал отвращения — только жалость и готовность сделать все от него зависящее, чтобы помочь Шардику.

— Придется изрядно потрудиться, чтобы его спасти, — произнесла тугинда. — Нельзя терять ни минуты. Но сначала мы вернемся, поговорим с бароном, и я объясню жрице, что нам потребуется.

Когда они уже выбирались из ложбины, она сказала Кельдереку:

— Мужайся, искусный охотник. Благодаря своему мастерству ты нашел Шардика, и бог поможет нам уберечь его от смерти, не бойся.

— Да дело вовсе не в моем мастерстве, сайет… — начал Кельдерек, но тугинда знаком велела ему молчать и, повернув голову в другую сторону, тихо заговорила с Шельдрой:

— …Понадобятся и тессик, и тельтокарна, — расслышал охотник, а чуть погодя до него донеслось: — Если он придет в чувство, попробуем Песнопение.

Бель-ка-Тразет стоял на прежнем месте. Мелатиса, бледная как луна, уже поднялась с колен и неподвижно стояла поодаль, уперев взгляд в землю.

— У него много ран, — сказала тугинда. — Некоторые из них гниют и заражают кровь. Должно быть, он приплыл по реке, спасаясь от пожара. Впрочем, это я поняла сразу, как только услышала рассказ Кельдерека.

Бель-ка-Тразет помолчал, словно мысленно советуясь сам с собой. Потом, явно приняв какое-то решение, поднял взгляд и заговорил:

— Сайет, давайте постараемся понять друг друга. Вы — тугинда, а я — верховный барон Ортельги, пока кто-нибудь не убьет меня. Люди повинуются нам, поскольку верят, что мы с вами в силах обеспечить им безопасность, каждый своими средствами. Старые сказки, старые мечты — с их помощью людьми можно повелевать и властвовать, покуда они верят в них и в тех, кто извлекает из них силу и тайное знание. Ваши женщины ходят по огню, стирают у мужчин из памяти собственные имена, втыкают ножи себе в руки без всякого вреда для себя. Это все замечательно, ибо народ трепещет и повинуется. Но какой нам прок от истории с медведем? Какую пользу вы предполагаете извлечь из нее?

— Не знаю, — ответила тугинда, — и сейчас не время обсуждать такие вопросы. Мы должны действовать быстро во что бы то ни стало.

— И все же выслушайте меня, сайет, потому что вам понадобится моя помощь, а я на основе долгого жизненного опыта научился предвидеть последствия тех или иных поступков. Мы нашли огромного медведя — возможно, самого большого из всех когда-либо живших на свете. Должен признаться, я бы нипочем не поверил, что медведь может быть таких размеров, когда бы не увидел своими глазами. Но если вы исцелите зверя — что дальше? Если вы останетесь рядом с ним, он убьет вас и ваших женщин и будет наводить ужас на всю Ортельгу, пока нашим охотникам не придется устроить на него облаву и уничтожить, рискуя собственной жизнью. Даже если предположить, что медведь вас не убьет, в лучшем случае он покинет остров, и тогда вы, потерпев неудачу в попытке использовать его для своих целей, утратите влияние на умы. Поверьте мне, сайет, вы ничего не приобретете, только потеряете. Как память прошлого и легенда, Шардик обладает великой силой, и сила эта принадлежит нам, но из попытки убедить людей, что он вернулся, не выйдет ничего хорошего. Послушайтесь моего совета: возвращайтесь на свой остров, сейчас же.

Тугинда терпеливо выслушала барона, а когда он умолк, знаком подозвала жрицу и распорядилась:

— Живо отправляйся обратно на стоянку, Мелатиса, и вели девушкам доставить сюда все необходимое. Будет лучше, если они пройдут на челнах вдоль берега и высадятся вон там. — Она указала поверх ложбины на берег под длинным косогором.

Без единого слова жрица повернулась и быстро зашагала прочь.

— А ты, Кельдерек, — обратилась тугинда к охотнику, — скажи мне: станет ли владыка Шардик есть в таком состоянии?

— Нет, сайет. Но он будет пить воду, а возможно, и кровь — или даже поест тщательно пережеванной пищи, какой иногда кормят младенцев.

— Хорошо, если бы так. Я знаю одну лекарственную траву, которая поможет Шардику, но она при смешивании с водой теряет целебные свойства.

— Я пойду подстрелю какую-нибудь дичь, сайет. Эх, мне бы сюда мой лук…

— Его забрали у тебя в Верхнем храме?

— Нет, сайет. — И охотник пояснил, в чем дело.

— Будет тебе твой лук. Мне в любом случае потребуется послать кого-нибудь в Ортельгу с несколькими поручениями. А сейчас ступай и сделай все, что в твоих силах.

Охотник повернулся прочь, почти ожидая услышать сердитый оклик Бель-ка-Тразета. Но барон хранил молчание, и Кельдерек зашагал в обход ложбины к ручью, где наконец напился вволю перед тем, как тронуться дальше.

Охота затянулась на несколько часов — отчасти потому, что Кельдерек, памятуя о встрече с леопардом, двигался по лесу очень осторожно, но главным образом потому, что беспокойные звери и птицы держали ухо востро, а сам он сильно волновался и нервничал. Да и лук подводил: не раз и не два охотник промахнулся с близкого расстояния. Он вернулся только под вечер, с четырьмя утками и пакараной — добычей ничтожной по обычным меркам, но давшейся ох как нелегко.

Девушки разложили костер с подветренной стороны от ложбины. Три или четыре из них носили хворост из леса, остальные сооружали шалаши из ветвей, переплетенных лианами. Мелатиса сидела у костра и растирала пестиком в ступе какую-то пахучую траву. Кельдерек отдал уток Нилите, выпекавшей хлебцы на раскаленном камне, а пакарану отложил в сторону, чтобы освежевать и выпотрошить самому. Но сначала он подошел к ложбине.

Медведь по-прежнему лежал среди алых цветов трепсиса, но выглядел уже не так плачевно, как раньше. Страшные ожоги у него на боку были покрыты какой-то желтой мазью. Одна из девушек отгоняла мух от косматой морды опахалом из папоротниковых листьев, а другая, с горшочком мази в руке, обрабатывала спину зверя и — где могла достать — бок, на котором он лежал. Еще две посыпали песком пропитанную мочой землю под ним, предварительно расчищенную и взрыхленную острыми палками. Тугинда подносила к пасти медведя обильно намоченную тряпицу, как недавно делал сам охотник, только окунала ее не в озерцо, а в глиняную посудину, стоявшую у ног. Спокойная неторопливость женщин, ухаживавших за чудовищным израненным зверем, казалась противоестественной. Кельдерек увидел, как они все разом выжидательно замерли, когда медведь беспокойно пошевелился. Жуткая пасть разинулась, одна задняя лапа слабо дернулась и опять неподвижно застыла среди трепсиса. Вспомнив слова барона, Кельдерек впервые задался вопросом: «Действительно, что будет, если нам удастся исцелить Шардика?»