Юрий вцепился в зятя мёртвой хваткой, так что они оба покатились по брусчатке, прямо под ноги солдатам и коням, к сожалению, боевым, хорошо обученным, то есть вполне способным потоптать лежащего…

— Прекратить! — заорал я, насколько хватило глотки.

Едва услышав окрик, мои люди кинулись разнимать дерущихся, причём с такой живой готовностью, словно только и ждали разрешения ввязаться. Естественно, поспевшие вмешаться первыми сосредоточились на том, чтоб отодрать моего сына от жертвы и поставить его вертикально. Жертве предоставлялось подниматься самостоятельно.

В руках моих спецназовцев Юрий извивался, как пойманный уж, и явно не собирался успокаиваться. Но у них не забалуешь — ребята крепкие, хоть и осторожные. Зато теперь стало слышно, что он там вопит.

— Ты, отродье мусорной кучи! Ты, выкидыш сточной канавы! Дерьмо ослиное! И ещё посмел поднять глаза на мою сестру! Ты! Посмел! Притронуться! К ней!

Рашмел медленно поднимался, утирая кровь с лица. Подойдя, я сделал бойцам знак оттащить Юрия на пару шагов и протянул зятю руку, помог подняться.

— Ты как? Цел? Врача позвать?

— Благодарю, милорд. Здоров.

— Нос не сломан? Нет, сам не трогай! Эй, там, медика позовите! Пусть глянет. Порядок? — Я похлопал его по плечу и уступил место лекарю-чародею.

И развернулся к сыну.

Лицо у того было попорчено разве что гримасой ненависти, которая, впрочем, довольно бодро начала сползать, сменяясь опасливым сомнением. Видно, что Рашмел только сопротивлялся — уж он-то, с его выучкой, смог бы поотшибать Юрке многое из того, что отшибается. Закваска у зятя не кисельная. Я поймал себя на том, что думаю о нём с одобрением.

— Отпустите, — приказал я. Шагнул ближе — и свалил отпрыска с ног хорошей затрещиной. Поднял за шкварник с брусчатки, поставил на ноги — и снова сшиб. Сын даже попытался сопротивляться. Смешной. Всё равно полетел, причём прямо в толпу бойцов, и поднялся медленно, как бы сомневаясь, надо ли. Вдруг не стоит, вдруг я только ещё больше разойдусь, и вообще пришибу нахрен? В принципе, у меня есть такое право. — Убирайся с глаз долой. В свою комнату. Я с тобой позже поговорю.

Этого было вполне достаточно для показной расправы, остальное уже можно приберечь для кулуарных разговоров. В этом случае я отстаивал не Рашмела, которого мой сын имел полное право ненавидеть или там презирать. Я давал вполне естественную и единственно возможную реакцию на продемонстрированное неуважение к моей воле. Напоминал сыну, кто ответственен за решение насчёт этого экстравагантного брака. Он не просто разбил лицо зятю — по имперским меркам он плюнул мне в лицо.

Пожалуй, я перебрал с либерализмом в семье. Подраспустил своих засранцев. Империя вряд ли способна это понять и принять. Эдак и подчинённые распустятся.

Придётся закручивать гайки.

Я повернулся к Миргулу.

— Так. Пойдём, поговорим. Сколько тут бойцов?

— Две тысячи. — Миргул понизил голос: — До меня дошли слухи о разгроме. В этом случае даже втрое большее количество спецназа не исправит положение.

— Да. Всё верно. Было. Но мои личные армии понесли минимальные потери. Триста шестьдесят три человека, вдвое больше раненых.

— Сравнительно небольшие потери — и разгром? Что-то я ничего не понимаю.

— У меня нет сводки по потерям армии его величества, но есть предположение, что она уничтожена практически полностью. Естественно, та её часть, которая воевала на побережье Ледяного предела.

— А северные отряды?

— Про них пока ничего не знаю.

— Я краем уха слышал — противник пустил в ход какую-то очень серьёзную магию?

— Да. Не очень понятно, что с ней делать.

— Но, говорят, милорд как-то совладал.

— Уже слышал про мою дурацкую выходку? Ну, разумеется. Солдаты, я вижу, те ещё сплетники. Я не сделал никакого открытия. Просто остаюсь «чистым». И по сей день.

— Понял. — Миргул коротко поклонился. — Остаюсь в распоряжении милорда. Вот моё предписание. Разрешено ли идти знакомиться с дислокацией и прочими делами?

— Иди. — Я оставил на мягком воске отпечаток своего знака — иначе Миргулу никто не дал бы доступа к штабным документам и готовым картам. — Жду на вечернем совете.

— Милорд уверен, что вечером будет возможность его провести?

— У нас краткое перемирие. Не надо на меня так смотреть. Я о нём не просил, противник предложил сам.

— Понял. Буду на совете ко времени.

Он щёлкнул каблуками и ушёл. А я заранее набычился. Мне предстояла малоприятная беседа с сыном. Малоприятная ещё и потому, что в глубине души я вполне осознавал, что до полноценного имперца мне далеко. Я приволок в этот мир свои представления о допустимом и правильном, и теперь навязываю их семье. Наверное, им трудно. Юрке трудно — вот он и сорвался.

Хоть, конечно, это не оправдание.

— Ты теперь каждый раз будешь на него кидаться, хотелось бы мне знать?

Юрий поднял на меня взгляд, тяжёлый, как у пьяного. Конечно, он не был пьян, просто очень напуган. Да, он в большей степени имперец, чем я. Воспитание позволило ему вспылить в ситуации, в которой категорически не следовало этого делать. Зато после трёпки парень всем своим существом вспомнил, что глава семьи имеет над домочадцами абсолютную власть. И тут не до сантиментов вроде «я же твой сын»! Интересно, они как таковые вообще Империи известны? Тут ведь другое понимание мира.

— Амхин опозорила нас всех, сделав такой выбор, — всё же проговорил он.

Я смотрел на него и не знал, что сказать. Вроде всё очевидно… Обычно так и бывает, когда человек начинает «типа не понимать» что-то само собой разумеющееся.

— Вот как? Амхин, значит. Опозорила, значит. Своим выбором? Ну-ну. А ты, кинувшись с кулаками на моего зятя, хотя я, глава семьи и твой лорд, его всецело принял, нас всех не опозорил? Выставил наши семейные неурядицы на погляд солдатам, офицерам, прислуге! Ай, молодец!

Юрий слегка побагровел.

— Я не сумел сдержаться, потому что речь идёт о чести…

— Вот только не надо мне бла-бла про «не смог сдержаться». «Не смог сдержаться» было б, если бы, узнав о свадьбе, ты сразу сорвался и помчался что-нибудь Рашмелу набивать.

— Но долг удерживал меня в Серте!

— Значит, долг удержал. А уважать мои решения — это разве не твой долг? Блюсти приличия — не долг? Что за избирательное исполнение обязанностей и понимание долгов? — До того я ходил по комнате, а теперь остановился. — Разве не долг аристократа — быть мужественным? А ты, трус, не решился мне в лицо сказать всё, что думаешь об этом. Предпочёл опозорить себя публичным нападением на того, кто не мог тебе ответить. Поступил, как мелкая трусливая мразь.

Юрий поднял на меня взгляд, отяжелевший как-то по-новому.