Вздрагиваю от холодного ветра. Голые ветви деревьев – как тени на фоне свинцового неба. Моросящий дождь брызжет в лицо, я наклоняю голову, с трудом продвигаясь вперед. Бренуэлл тянет поводок, сворачивает налево и останавливается на участке дерна, который всегда обнюхивает, прежде чем в первый раз помочиться. По проезжей части медленно двигаются автомобили. Шины шелестят по лужам, свет фар разрезает тоскливую серость. Мимо пробегает спортсмен в толстовке с капюшоном и, поймав мой взгляд, кивает. Черные кроссовки шлепают по бетону. В подсознании что-то брезжит. Сосредоточиваюсь и вспоминаю мужчину около дома. Он гладил Бренуэлла, когда тот выскочил в открытую дверь. Смотрю вслед, пока спортсмен не сворачивает за угол. Меня плотно окутывает пелена паранойи и дождя. Куртка промокла насквозь. Бренуэлл устремляется к своему старому другу, ярко-красному почтовому ящику, подергивает носом и опять задирает ногу.

Мой нос и кончики пальцев онемели от холода. Поводок слабеет, мы на перекрестке. Бренуэлл терпеливо сидит на краю тротуара и ждет, пока я нажму кнопку. Когда раздается пиканье, он поднимается, и когти цок-цокают по мокрому асфальту.

У моря пустынно. Летом здесь обычно толпа туристов, детей, перемазанных мороженым, с ведерками и сетками для крабов, папаш с красными как вареные раки плечами, мамочек, выуживающих из кошельков монетки для зала игровых автоматов, который мигает, точно маяк, когда небо затягивают тучи и идет дождь. Летом я редко сюда прихожу. Местные знают все уголки и закоулки, недоступные туристам: бухточку, к которой можно пробраться только пешком; тропинку в скалах, куда ведет разбитая дорога, не указанная ни на одной карте. Раньше я игнорировала запреты и гуляла там с Бренуэллом. Пробиралась через руины дома, который гордо стоял здесь, пока этот участок береговой линии не подмыла вода. Мы с мамой и Беном часто устраивали тут пикники, глядя сверху на запруженный пляж. Позже я привела сюда Мэтта, поделилась воспоминаниями, рассказала, какое это особенное место. Здесь он сделал мне предложение. Мы занимались любовью в старом доме у голой кирпичной стены. Вспоминаю кое-что из гипноза. Пикник с Мэттом в нашем секретном месте. Смутно чувствую что-то внутри, но не могу идентифицировать и гоню прочь. Может быть, когда наступит весна и город оживет, я опять прогуляюсь там, но сегодня иду только вдоль моря. Пустынно. Волны катятся в галечно-сером море, ветер леденит щеки и уши. Я люблю одиночество. В это время года нет отдыхающих. Спускаю Бренуэлла с поводка. Он мчится по нашему обычному маршруту, уши развеваются по ветру. Когда я выпрямляюсь и вытираю с лица соленые брызги, то замечаю, что кто-то сидит на скамейке, глядя на воду. Странно, сидеть в такую мерзкую погоду… Смотрю на обувь. Черные кроссовки.

– Бренуэлл! – кричу я.

Пульс учащается. Мой черно-белый пес – крошечное пятнышко вдали – стремглав несется к небольшой площадке для игры в гольф и лестнице, по которой мы обычно спускаемся на пляж.

– Бренуэлл!

Ветер уносит его имя, но, к моему облегчению, Бренуэлл вертится рядом со скамьей, где душными летними днями одна и та же пожилая пара сидит с фляжкой и бутербродами, кидая крошки голодным крикливым чайкам. Сначала я не понимаю, почему он остановился. Подойдя ближе, вижу, что он жует брошенный кем-то хот-дог.

Оглядываюсь. Фигура на скамейке исчезла. Взгляд притягивают шелестящие на ветру кусты перед площадкой для гольфа. Здесь легко спрятаться. Вздрагиваю и сажусь на корточки.

– Тоже думаешь, что «быстро поднятое упавшим не считается»? – пристегиваю поводок.

Нет, на пустой пляж я одна не пойду. Выпрямляюсь, смотрю на скамью – и забываю про остальное. Рокот волн, дождь, швыряющий капли в лицо, набережная – все отступает.

Туфли! Мои пропавшие туфли! Черные высокие шпильки с серебристыми бантами. Туфли, в которых я ходила в бар. К планке скамьи приклеен скотчем пакет для бутербродов. В нем – записка.

Два слова.

Хватаю туфли и бросаюсь в сторону дома.

Когда ты в ужасе смотришь на туфли, открывая и закрывая рот как аквариумная рыбка, я замечаю в себе каплю жалости и быстро гоню это чувство. Ты хоть раз жалела кого-нибудь, кроме себя, Эли? Жалела?

Не знал, что ты способна так бегать. Подгоняет неизвестность? Ты понятия не имеешь, кого боишься, от кого спасаешься. Зашкаливает адреналин? Колотится сердце?

Ты так забавно несешься через пустую площадку для гольфа в сторону дороги. Пес, как и ты, ничего не понимает. Машешь руками точно ветряная мельница, поскальзываешься на мокрой траве, роняешь туфли, падаешь на колени. Бренуэлл подбегает и лижет тебе лицо. Ты оглядываешься, как будто за тобой наблюдают. Да, я наблюдаю, Эли. Наблюдаю. Я бы ни за что не пропустил такое зрелище – ужас на твоем лице. Искушение слишком велико, я не выдерживаю и шуршу кустарником. Широко распахнутые глаза глядят на меня в упор, но ты меня не замечаешь. Даже если бы заметила, не узнала бы, да? Мы совсем близко, я вижу влагу на твоих щеках. Надеюсь, это не только дождь, но и слезы.

Ты с трудом поднимаешься и, позабыв про туфли, бредешь к дороге. Несмотря на все усилия, медленно и неуклюже. Стараешься не наступать на левую ногу. Я рад, что тебе больно, Эли. Рад. Но ты еще не начала страдать по-настоящему. Я только разогреваюсь.

На дороге хлопает глушителем машина, и ты приседаешь, обхватывая голову руками, будто в тебя выстрелили. Я не пошел бы на это, Эли. Выстрел убивает мгновенно. А ты должна мучиться.

И все же, глядя, как ты ковыляешь, я ощущаю внутри подобие жалости. Но ты сама виновата.

В голени стреляет. Всю дорогу домой я полубегу-полухромаю, дергая поводок бедного Бренуэлла всякий раз, как он притормаживает. Постоянно оглядываюсь, хотя это замедляет. Кто-то смотрел на меня на площадке для гольфа; чувствую себя вымазанной в грязи. На улице почти нет прохожих, дождь разогнал всех по домам. Распахиваю калитку, она громко захлопывается, и я шлепаю по дорожке, дрожащими пальцами нащупывая нужный ключ, в ужасе, что кто-то его у меня вырвет, но шагов или скрипа петель не слышно – ничего, кроме капель дождя, отскакивающих от навеса над крыльцом, и бешеного стука сердца в ушах.

Войдя в дом, сначала запираю дверь, а уже потом скидываю заляпанные ботинки и мокрую куртку. Бренуэлл отряхивается, усеивая белые стены крошечными темными точками, и трусит за мной. Я машинально направляюсь в кухню. Меня колотит. Отчаянно жаждая утешения, набираю сообщение Мэтту:

В ожидании ответа хромаю в спальню, затыкаю ванну, поворачиваю кран и лью в исходящую паром воду кокосовую пену. Приходит ответ:

Я в нерешительности. Не знаю, можно ли ему рассказать, можно ли верить.