Мэтт садится на корточки. Бренуэлл упирается передними лапами ему в колени и лижет лицо.

– Спасибо, я сегодня уже мылся.

Он отстраняется и поднимает голову, а я смущенно достаю из шкафа поводок вместе с любимой косточкой Бренуэлла и пакетами для мусора. Не могу заставить себя посмотреть на Мэтта, будто он по выражению моего лица угадает, что я ему изменила. Дрожь раскаяния пробегает у меня по коже.

– Что случилось? Ты что-то вспомнила? – Он пристегивает поводок.

– Почему все меня это спрашивают? – отвечаю я резче, чем хотела.

– Ладно, – выпрямляется он. – Тогда, может, попьем кофе, когда вернусь?

Пристыженная собственной грубостью, я вызываюсь приготовить нормальный завтрак.

Сосиски с беконом шипят на сковороде, а я думаю о том, как странно все вышло. Таким ласковым Мэтт не был многие месяцы. Режу грибы на ломтики, помидоры – на четвертинки. Съедобная версия масличной ветви, которую я преподнесу в знак примирения. Едва достаю тарелки – Мэтт возвращается. Моет руки, забрасывает хлеб в тостер и потом мажет его маслом.

– Ты одомашнился, – говорю я, чтобы заполнить паузу.

– Не верь глазам своим!

Я ничего не отвечаю, и мы снова погружаемся в неловкое молчание. Я не могу. Совсем не могу верить своим глазам.

Странно видеть здесь Мэтта. Наверно, ему так же неловко, как и мне. Он отпивает чай из чашки, которую я ему подвинула, и морщится, оглядываясь в поисках сахара.

– Чем занимаешься? – спрашивает он.

Во мне опять поднимается вина, а потом я понимаю, что он просто ищет тему для беседы.

Мы оба в растерянности. Не знаем, как разговаривать, не знаем, кто мы друг другу.

Я молчу, и он снова нарушает тишину:

– Знаю, глупый вопрос… Как себя чувствуешь?

– Голова еще болит, но уже лучше. Только слабость от обезболивающих, все время сплю.

– А память? Эта, как ее, прозо…

– Без изменений. – Насаживаю на вилку гриб. – Утром пришло письмо из университета. В следующий четверг меня примет врач, который руководит программой по изучению прозопагнозии.

– Здо´рово, хотя до четверга далековато. Кстати, что у тебя с машиной? Когда ты забирала Бренуэлла, я не заметил вмятину на бампере.

Медленно жую, формулируя в голове ответ.

– Стукнули на парковке.

– В страховую звонить, наверно, нет смысла, но с одним зеркалом ездить не надо. Сейчас заберу ее и куплю новое. Заодно договорюсь, чтобы заменили бампер.

– Ты не обязан.

– Но я хочу. Надо за тобой присматривать, чтобы чего не натворила…

Несмотря на его шутливый тон, бекон встает у меня в горле жирным комом. Я отодвигаю тарелку. Почему? Почему он такой милый теперь, когда я с кем-то переспала и, вероятно, лишила нас последнего шанса сойтись? Секунду взвешиваю, не сознаться ли, а потом ставлю себя на его место и понимаю, что эту тайну надо хранить. Еще одну тайну.

Мэтт собирает остатки желтка куском хлеба, встает и берет куртку.

– Останься!

Одно слово, в котором спрятана тысяча «прости меня» и «ты мне нужен».

– Не могу, пора. – Он не вдается в подробности. – Где ключи от машины?

Приношу запасные ключи и бросаю в протянутую ладонь. Случайно соприкасаемся пальцами, и у меня по телу пробегает дрожь.

Он тянет время, неторопливо шагая по коридору, как будто не хочет уходить, оборачивается у двери, и мне вдруг снова шестнадцать, и я волнуюсь, как на первом свидании перед первым поцелуем.

– Мэтт, мне надо кое-что тебе сказать, – невнятной скороговоркой выпаливаю я. – После больницы я все думала…

– Я тоже.

Замолкаю и внимательно смотрю, но никак не могу истолковать выражение его лица.

– Я мог тебя потерять, Элисон. То есть совсем.

Он произносит мое имя тепло, мягко. Сердце у меня опять колотится, и не от страха. Мэтт берет мою руку, целует ладонь, потом притягивает меня к себе и обнимает. Я все еще помню его тело и позволяю себе расслабиться в объятии. Голова идеально ложится в углубление на его плече. Ощущаю тепло его рук, и хотя при мысли о видео накатывают волны тошнотворного стыда, разочарованно вздыхаю, когда Мэтт меня отпускает.

– Мы скоро поговорим. Обещаю, Эли. Есть вещи, которые тебе, наверно, надо знать.

– Какие? Почему не сейчас?

– Мне кое-куда надо. Прости.

Уходит. Глаза у меня пощипывает, усилием воли сдерживаю слезы. Я для него по-прежнему не на первом месте. Возвращаюсь на кухню, ставлю тарелки в раковину и обнаруживаю около крана шоколадный апельсин. Не знаю, что и думать. Впрочем, на долгие размышления нет времени. Надо срочно одеваться. Сегодня ровно неделя с моего свидания.

Мистер Хендерсон сказал: «Возможно, если вы вернетесь в „Призму“, это пробудит воспоминания».

Так и сделаем.

Обычно, если я куда-то иду в субботу вечером, то тщательно навожу марафет, так и сяк крутясь перед зеркалом. Сегодня натягиваю простые черные брюки и футболку с длинным рукавом, чтобы скрыть синяки. Я по-прежнему не могу смотреть на свое отражение, но даже если бы могла, все равно не стала бы контурировать щеки и подкрашивать брови. Мысль, что кто-то будет на меня пялиться, не говоря уже о том, чтобы трогать, вызывает тошноту. На улице сигналит такси, и я жалею, что не еду на своей машине. Не получится быстро улизнуть, если станет невыносимо.

Запираю замок, прошу водителя минутку подождать и спешу к парадной двери Джулс. Она услышала гудок. Вижу их с Джеймсом в окно гостиной. Она громко говорит и жестикулирует, но я не разбираю слов. Решительно стучу в окно и показываю на такси за спиной.

– Извини! – Она, запыхавшись, появляется на пороге и прикрывает за собой дверь.

– Где Джеймс?

Он обещал пойти с нами.

– У него мигрень.

Снова бросаю взгляд в окно. Он сидит, обхватив голову руками. В сердце у меня шевелится тревога. Я побаиваюсь возвращаться в бар, а присутствие Джеймса успокоило бы нервы.

– Слушай, Эли, – начинает Джулс, не двигаясь с места и болтая ключи на пальце, – ты хорошо подумала? Особенно если Джеймс не может…

– Других вариантов нет. – Я пожимаю плечами. – Прошла ровно неделя, надеюсь, что официанты будут те же самые. Кто-то наверняка меня видел и помнит. Может быть, знают Юэна.

– Извини, конечно, но это уже перебор. Допустим, ты его найдешь. И что? Вряд ли он скажет правду. Все позади. Почему нельзя просто жить дальше?

– Потому.

Я не объясняю. Не могу рассказать про перчатки, машину. Про смутные, аморфные подозрения, что Юэн заснял меня за чем-то ужасным. Тогда она точно попытается отговорить меня от похода в «Призму», а я в этой игре «кошки-мышки» устала быть мышкой.