– Меньше, чем он…

Моя паника слегка утихает.

Бен с трудом садится, потом, шатаясь, встает, приваливается на меня и обхватывает для равновесия за шею.

– Идти можешь?

– Да, все нормально, – говорит он, хотя это, очевидно, не так.

Медленно бредем по переулку. У меня подкашиваются ноги, я стараюсь поддерживать брата и не думать о тех годах, когда могла запросто, одним махом подхватить его на руки, а он вцеплялся в меня как обезьянка. Боль стреляет от плеча в шею. Голень снова пульсирует – адреналин схлынул. У бара больше никто не курит; двое парней открывают дверь.

– Сейчас ширнемся и…

С языка у меня готов сорваться саркастический комментарий, но я стискиваю зубы. На эту ночь неприятностей хватит.

Устраиваю Бена на диване. Открываю кухонную дверь, чтобы взять миску с теплой водой, и Бренуэлл радостно тявкает. Иду в ванную, достаю бутылку антисептика и вату.

Брат бледный как мел. Очки перекошены, на белой рубашке кровь. Распухшая щека исцарапана крест-накрест, на лбу зреет синяк.

– Прости меня!

Опускаюсь рядом на колени и смачиваю вату. Осторожно прикладываю к ране.

– Ты не виновата. Жаль, я его упустил.

– Что произошло?

Мягко ощупываю рану. По-моему, чистая, грязи нет.

– Я погнался за ним, свернул в переулок, а там темно, не видно. Он бросился на меня и толкнул к стене. Наверно, я ударился головой, потому что больше ничего не помню.

– Надо отвезти тебя в больницу.

Откручиваю крышку антисептика; резкий запах щекочет ноздри. Прикладываю к ране, и Бен морщится.

– Жив буду… Помнишь, ты мазала мне колени в детстве?

– Ты без конца их разбивал.

Подступают слезы.

– Если с тобой что-то случится, Бен…

– Ничего со мной не случится. А вот ты меня беспокоишь, Кошечка. По-моему, надо сообщить в полицию.

Я выпрямляюсь, бросаю вату на пол и отпихиваю Бренуэлла, который ее обнюхивает.

– Ты его рассмотрел?

– Нет, лица совсем не видел. Но надо рассказать про субботу. Даже если ты ничего не помнишь, хотя бы останется запись, что мы к ним обращались.

– Ты прекрасно знаешь, почему я не хочу идти в полицию.

– Сейчас все по-другому. Прошу тебя, Эли! Что, если он снова придет, а меня не будет рядом?

Закусываю нижнюю губу, взвешивая варианты. Перчатки. Кровь. Если вдруг не можешь жить после того, что сделала. Мне страшно. Боюсь того, что´ полиция выяснит, если начнет копать. Боюсь того, что´ могу выяснить сама. Однако брат будет очень переживать, если я не сделаю заявление. Гляжу на него, бледного и потрясенного, с блестящей кровью на щеке, и думаю, что учитывать только свои желания – эгоистично.

– Принесу телефон, – говорю я.

Мобильный заряжается на кухне. Вынимаю его из розетки, нажимаю «разблокировать» и вижу сообщение с незнакомого номера.

Сначала я не понимаю. Что увидит? Телефон снова пикает – еще одно сообщение, на сей раз видео. Открываю, и сердце екает. Съемка темная и нечеткая, но, без сомнения, сделана в гостиной. Единственный источник света – чайные свечи. Судя по ракурсу, снимали от телевизора: пастельно-розовые обои с серо-голубыми птицами, безликие ангелы, книжный шкаф, на котором стоит моя розовая коробка в цветочек… Но я едва замечаю все эти подробности. Мой взгляд прикован ко мне. Я двигаю бедрами спиной к камере, светлые волосы рассыпались по голой спине; зеленое платье, в котором я была в ту субботу, снято до пояса. Кончики грудей прыгают вверх-вниз. Подо мной голые мужские ноги, брюки спущены ниже колена, руки обхватывают талию, со всей силы прижимают к себе. Он смотрит прямо в камеру, но его лицо в тени. Хотя я бы все равно не узнала. Нельзя никому это показывать. Наверно, снято в прошлую субботу, но я ничего не помню. Не заметно, чтобы я протестовала, и все-таки я не пошла бы на секс с практически незнакомым человеком, просто не согласилась бы. Чувствую себя испачканной, изнасилованной. Ужасно стыдно. Телефон снова пикает. Те же три слова.

Желчь, теплая и кислая, поднимается по горлу в рот. Корчусь над раковиной. Лимонная курица идет обратно. Меня сняли, когда я занималась сексом! Что, если Бен увидит? Или Мэтт? Что, если выложат в сеть? Меня рвет и рвет, пока в животе не остается ничего, кроме ярости.

Как он смеет мне угрожать, шантажировать, впутывать Бена! Как он смеет, урод!

Опять сообщение.

Я не могу пойти в полицию, не могу. Но завтра я выясню, кто такой Юэн и что ему надо. Даже если он меня убьет.

Вспоминаю видео.

Даже если я его убью.

Рассвет. Небо окрашивают оранжевые и алые полосы. За восемь часов с тех пор, как ушел Бен, моя ярость не стихла, хотя решимость выследить Юэна, надо признать, подернулась пеленой страха. Бен в конце концов смирился с моим решением не звонить в полицию, списав его на нежелание вспоминать прошлое. Конечно, я не рассказала о видео, окровавленных перчатках, помятом бампере и страшных намеках, что меня засняли за чем-то ужасным. Может, и глупо выслеживать мужчину, который явно опасен, но я просто не могу сидеть сложа руки. После вчерашнего нападения на Бена я реагирую еще острее. Когда думаю о царапине на лице у брата, то ощущаю жар в венах и почти хочу, чтобы кровь на перчатках оказалась кровью Юэна. Чтобы я его ранила. Идея, зазубренная и острая, обретает форму. Может, так и было? Юэн на меня напал, я защищалась. Защищалась отчаянно. И теперь, поскольку оскорблена его гордость, он меня запугивает. Коли так, ему скоро надоест. Должно надоесть, повторяю я себе, хотя звучит неубедительно. На видео я не протестую. В который раз задумываюсь, чем меня одурманили. Снова чувствую себя грязной, в третий раз принимаю душ и одеваюсь.

Откалываю два ломтика хлеба от буханки из морозильника, и тут звонят в дверь. С ножом в руке иду по коридору, останавливаюсь. Бряцает почтовый ящик.

– Эли!

Голос Мэтта.

Спешу открыть и машинально поправляю волосы, как будто это придаст мне более презентабельный вид.

– Вот так сюрприз…

Не знаю, что сказать. Мэтт никогда раньше сюда не приходил. Бренуэлл протискивается у меня между ног и бешено виляет хвостом.

– Решил погулять с ним, а то у тебя нога и все такое…