Варя подчиняется, только всхлипывает очень по-детски, доверчиво отдаётся моим рукам и губам, позабыв о месте, времени и том, что так долго отталкивала меня. Теряет голову, и я бессовестно этим пользуюсь. Как наглый варвар, беру приступом самую лучшую женщину.

Женщину, которую почти не знаю, но которую чувствую на уровне подсознания.

– Не смей говорить о себе плохо, – “вбиваю” между поцелуями в её хорошенькую голову простые истины.

Готов повторить ещё тысячу раз, но на этот раз Варя ловит мои губы, затыкая самым надёжным и сладким образом – целует меня.

Её тонкие руки обвивают мою шею, и по позвоночнику вниз проносятся мурашки, соединяясь в тугой горячий комок. Меня выносит от ощущений, жажды, потребности обладать. У меня слишком давно ничего не было, и я готов взорваться от любого неосторожного прикосновения. А Варя, будто нарочно, зарывается пальцами в мои волосы, царапает ногтями кожу головы, посылая по телу разряды и импульсы.

Да что ж ты делаешь со мной, девочка?

Я нахожу в себе силы оторваться. Отстраняюсь, напоследок носом трусь о её тёплую щёку, а Варя дрожит.

– Замёрзла? – мой хриплый голос легко спутать с рычанием голодного зверя.

Обнимаю её за плечи, она тычется в мою грудь, обнимает за талию и тихонько дышит, как сонный котёнок.

– Я… нет, это не от холода.

– Тогда почему дрожишь?

Мне хочется, чтобы она вслух сказала, чтобы призналась наконец хотя бы самой себе, что я для неё – не пустой звук. Но Варя, как обычно, находит повод для тысячи вопросов:

– Что мы делаем, Дима?

Впервые она называет меня так. Не по фамилии, не Дмитрием Николаевичем. Просто Димой и это, чёрт возьми, прекрасно.

– Мы? А на что это похоже?

– На то, что я сошла с ума и чуть было не завалила тебя в кусты.

– Сил бы не хватило меня завалить, – смеюсь и целую её в макушку.

– Я очень старалась, – Варя поднимает голову, смотрит на меня снизу вверх, облизывая припухшие губы без следа помады. – Ты испачкался.

Господи, она меня убивает своими непредсказуемыми реакциями.

Она медленно отпускает руки, я делаю крошечный шаг назад, даю ей немного свободы. Что делать собралась? Я не понимаю. Но Варя шустро присаживается на корточки, поднимает упавшую сумочку и находит там упаковку влажных салфеток.

Вопросительно смотрю на неё, а Варя достаёт одну и, нахмурив брови, стирает следы своей помады. Оставляет на губах поганый химозный привкус и удовлетворённо хмыкает.

– Вот так-то лучше. Теперь ты снова настоящий Биг босс, – улыбается и снова хмурится. – Только помаду мою сожрал и не подумал, как мне после этого на глаза людям показаться? Взъерошенная, с поплывшим макияжем… эгоист ты, Дима.

– Ты невероятно красива, особенно сейчас. И не смей со мной спорить.

Варя комкает салфетку в руках и полосует меня внимательным взглядом.

– Чего ты добиваешься, Дима?

– Тебя добиваюсь. Разве это не видно?

– И что ты будешь со мной делать?

– Любить.

– Жену ты свою тоже любил? Хоть когда-нибудь?

– Любил, – киваю. – Очень любил. Зачем бы мне было жениться в другом случае?

Варя кажется сбитой с толку. Мнётся, с ноги на ногу переступает, отводит взгляд. Губу закусывает, хочет что-то сказать, и по мягкой складке между бровей ясно – думает о серьёзном, решается.

И когда кажется, что пауза будет бесконечной, она говорит:

– Ты наглый, беспринципный, готовый идти по головам. Как слепой носорог, несёшься вперёд.

– Я такой. В чём смысл притворяться? Это в двадцать хочется быть лучше, чем ты есть, потому что на самом деле ты ещё никто. Так, заготовка под человека. В тридцать девять кочевряжиться – стыдно. И не приносит дивидендов.

– Дима, ты даже не в моём вкусе.

– Бывает. Знаешь, я вот терпеть не мог морковь, а теперь трескаю за обе щёки.

– Опять он усмехается, – восклицает Варя и головой качает. – Ты невозможный, знаешь? Просто невыносимый тип.

– Сколько комплиментов за один вечер, – смеюсь, потому что Варя сейчас забавная с этими её красными от смущения щеками и решительно сжатыми зацелованными губами.

– Но на меня никто так никогда не смотрел. Никто не бился так долго в закрытую дверь, нарушая все запреты. И я, наверное, совершаю ошибку, потому что дура непроходимая, но хочу, чтобы ты меня украл. Хотя бы на эту ночь, – дыхание задерживает, словно нырять собралась. – Забери меня куда-нибудь, спаси. Пожалуйста.

Я сижу на балконе в мягком кресле, укутанная клетчатым пледом и смотрю на простирающуюся внизу территорию “Парадиза”, а он весь как на ладони. Кажется, протянешь руку и можно коснуться крыш домиков, прозрачной воды бассейна или погладить по гибкой шее чёрного лебедя. Танцующие люди выглядят крошками, и с такого расстояния меня вряд ли кто-то сможет разглядеть. Это дарит иллюзию непричастности к огромному миру, полному незнакомцев.

Здесь, на балконе, думается о хорошем, а плохое растворяется, оставляя меня в покое. Тихонько касаюсь пальцами губ, а они горячие и немного болят.

Что я делаю? Может быть, сбежать, пока Поклонский занят очередным важным разговором? Вон, только голос его тихий слышно, и тёмный силуэт за стеклянной стеной бродит туда-сюда.

Но это детский сад.

Делаю глоток тёплого какао, но никак не могу согреться. Меня немного потряхивает от накативших эмоций, и щёки краснотой пульсируют, будто мне снова пятнадцать и впереди ждёт свидание с симпатичным парнем.

Я не часто на них бывала: до Лёни у меня так и не случилось ни с кем серьёзных отношений. Он во всём был первым, но не хочу, чтобы и последним тоже стал. После его предательства не обязана себя хоронить заживо, да?

Тихо шуршит, отъезжая в сторону, дверь. Приглушённые шаги всё ближе, и я снова прячусь за чашкой с какао.

– Жалеешь, что пришла ко мне? – Дима останавливается за спиной и кладёт руки на спинку кресла.

– Нет, – отвечаю честно.

Во мне тысяча разных мыслей, страхов и сомнений. Но нет сожаления.

– Это хорошо, – в голосе улыбка, и я чувствую её кожей.

Скрипит за спиной кожаная обивка пуфа, моё кресло делает разворот на сто восемьдесят, и я оказываюсь лицом к лицу с Поклонским. От неожиданности едва не обливаюсь какао, и Дима забирает чашку.

– Давай лучше уберём, обожжёшься.

– Уже остыло, – мой голос нервный и писклявый, и приходится прокашляться, чтобы вернуть ему уверенность.

– Я никогда тебя не трону, если сама не захочешь, – обещает, проводя костяшками пальцев по моей щеке. В этой ласке больше интимности, чем во всей моей прошлой “взрослой” жизни с Лёней.