Панарин сел работать. Для начала он вызвал дежурного Проектаи приказал на основании соответствующего разрешения включить в экипаж «Сокола»корреспондента Глобовидения Марину Банишевскую. «Сокол» должен был стартоватьчерез час, эксперимент предстоял спокойный и рутинный – отработкавзаимодействия корабля с излучателями энергетических волноводов.

Покончив с этим, написал Кедрину установленного образца заявкуна трех пилотов-испытателей. Попутно прикинул, не удастся ли переманить сюдакого-нибудь подходящего из тех, кого он знал и на кого мог рассчитывать.Получалось, что надеяться особенно не на кого, но с Норвудом и Липатниковымсвязаться стоит.

Было еще четыре заявления от выпускников, свежеиспеченныхпилотов, посланные, как порой случалось, вопреки всем правилам субординации, вобход распределительной комиссии. Три были выдержаны в стандартных возвышенных,нестерпимо мажорных тонах, авторы скромно и тонко намекали, что без ихактивного участия Проект неминуемо захиреет, а при их участии выйдет очень даженаоборот, сияющие вершины будут наконец-то достигнуты. Панарин с маху написалтри стандартных же вежливо-огорчительных отказа, как раз на такие случаи ирассчитанных, приколол их к конвертам и сбросил все в ящик срочной почты, надчетвертым заявлением он задумался – выпускник просто перечислил виды иколичество выполненных им полетов, налет часов, полученные знаки классности, аниже написал: «Когда я могу получить направление в Центр подготовкииспытателей?»

Панарин хмыкнул, покрутил головой, пробормотал:

– Ну, салажонок…

Подумал и отложил конверт в папку «Текущие дела», никто,разумеется, не направил бы в Центр подготовки испытателей выпускника, но можнобыло найти средства помочь ему, подыскать место, где парень быстрее обычногозаработал бы необходимый налет часов и соответствующую квалификацию.

Оставалось еще самое неприятное и потому оставленноенапоследок – внести соответствующие записи в личные дела трех пилотов изапечатать в конверты для отправки на Землю. Можно было заняться и этим –«Альмагест» уже стартовал, и никто из трех не вернулся в кабинет…

Панарин запечатал конверты с личными делами, отправил в ящикследом за отказами, и заниматься стало абсолютно нечем.

Он подошел к окну, нажатием кнопки убрал стекло в стену, селна широкий подоконник. Снаружи наплывали горячие запахи здешнего лета, улицабыла пуста. Вынужденное безделье в промежутках между полетами тяготило Панаринаи раньше, но сейчас он бездельничал и как начальник. Мы знали, что наша работабудет состоять из нескольких часов предельного напряжения нервов дважды внеделю и битья баклуш в остальное время – заслуженного, запланированного. Мыдавно растеряли курсантские иллюзии – многие еще до вручения пилотских дипломов– и понимали, что никакие дела не решаются с налета. Мы знали, что будет долгоеожидание. Но кто мог предвидеть, что оно будет таким долгим?

Он откинулся назад, уперся затылком в прохладную стену итихонько запел:

– Мы по собственной охоте

были в каторжной работе

в северной тайге.

Там пески мы промывали,

людям золото искали —

себе не нашли…

Песня не получалась, и он замолчал, хотя никто не мог егослышать. По улице медленно, словно боясь оцарапать стены выпуклыми боками, проползпохожий на обрубок толстенной трубы фургон технического контроля космодромнойслужбы. Решетчатый гребень блинк-антенны пришелся вровень с лицом Панарина – онневольно отодвинулся – пахнуло жаром, мощно мяукнул сигнал. Фургон свернулнаправо – водителям, как обычно, лень было давать километровый крюк, и онисрезали дорогу.

В дверь постучали, и она сразу же распахнулась настежь.

– Сидишь? – Муромцев с порога окинул взглядомкабинет. – Красного сигнала ты не зажег, вот я и лезу без приглашения,бурбон этакий… Жара, черт… – он открыл холодильник, извлек подернутуюнежной пленочкой инея бутылочку «Нектара». – На тебя доставать?

– Валяй, – сказал Панарин.

С Муромцевым ему всегда было легко – они были почтисверстниками, Панарин чувствовал к нему нечто вроде изумленного уважения –как-никак Муромцев был из тех, кто понимал и мог более-менее зримо представитьсебе гиперпространство и пути кораблей в нем. Правда, в робость это непереходило – Панарин никогда не робел перед чужим мастерством, он и сам былмастером своего дела. К тому же сейчас даже Муромцев не понимал, что происходитс гиперпространством….

– Как тебе визитер?

– С ним трудно спорить, – сказал Панарин.

– Если придерживаться холодной логики, попростуневозможно. А нужно, Тимка, нужно… Если прислушиваться к нему внимательнее,станет ясно: это тот старый-престарый голос – дайте победу сейчас, немедленно,дайте то, что сию минуту можно попробовать на зуб, лизнуть, повесить на стену,поставить на стол. О, конечно, он предельно благожелателен – прошли те времена,когда враждующие стороны применяли друг против друга нечистоплотные методы… ондаже сожалеет, что приходится ущемлять чьи-то интересы – проклятыеобстоятельства… И самое плохое то, что ему многие поверят, то есть –проголосуют за него. Возможно, сумей мы распахнуть двери в Большой Космоснемедленно, все было бы иначе. Даже наверняка. Но Проект в тупике, и никто неможет понять, что случилось с гиперпространством. Человечество, действительно,вправе сказать нам: вам многое дали, вам позволили работать, как вам угодно. Нодоверия вы не оправдали, поэтому не посетуйте…

– Может, нам в самом деле рано становитьсягалактической расой?

– А тебе не приходило в голову, что мы уже сталигалактической расой? Как только начались регулярные рейсы ДП-кораблей запределы Системы, как только была создана Дальняя Разведка? Философ из меняникакой, но мне кажется – повторяется, пусть в иной форме, один старый недуг,когда-то общественное устройство в некоторых странах отставало от развитиянауки и техники. Теперь от развития науки и техники отстает общественноесознание – мы пока не поняли, что стали галактической расой, что неудачиПроекта – не неполадки в системе путей сообщения, а трудности на пути ХомоГалактос. Возможно, кому-то такие мысли покажутся еретическими, возможно, я сходу придумал это, пытаясь найти контраргументы против Каратыгина, и все же… Наземном шаре мы просидели сиднями черт-те сколько тысяч лет – как Илья Муромец усебя в Карачарове. Мы чертовски привыкли к этой печке, но пора нас с неестаскивать. Дело принимает не технический, а социальный аспект, и вот этого-тоне в состоянии понять ни Каратыгин, ни его очаровательная оруженосица. Послесовещания я просмотрел ее последний фильм – ничего не скажешь, девочка не безспособностей, умно и иронично шельмует пожирателей энергии, жалеет бедныйЛабрадор, на котором из-за нас до сих пор не растут апельсины… Ты не видел?

– Нет, – сказал Панарин. – Надо посмотреть.

– Обязательно посмотри – противника нужно знать. Онаделает все умело и умно, но, по-моему, сама не понимает, что защищает, по сути,идеал сытого брюха. Да, так. Оттого, что все обстоятельства носят иные имена,суть не меняется. Идеал Каратыгина – Земля, на которой человек не будетнуждаться ну ровным счетом ни в чем. И лишь когда этот Эдем будет построен,быть может, и стоит поднять голову к звездам – быть может, надо подумать, да нерано ли, ведь у нас еще нет роботов для почесывания нам спины и розыскашлепанцев… Черт, выговориться хочется… – он брякнул на стол пустую бутылкуи нервно прошелся по кабинету. – Янович ушел, обидно до чего, я же у негоначинал, молился на него, было время…