— Потому что для тебя это непривычно.

— А для тебя разве нет? — огрызнулась Рози.

Айша не ответила. Боже, думала Анук, как будто нам больше не о чем поговорить.

— Айша просто имела в виду, что она — индианка и потому не видит в том ничего странного. Я тоже.

— Потому что ты еврейка? — изумилась Рози.

Анук вспомнила, как в детстве родители возили ее на чью-то свадьбу в Сидней, и в Бонди[43], в доме каких-то незнакомых людей, она впервые увидела женщин в платках. Они не имели ничего общего с православными, проживавшими в Перте. Они напугали ее, те женщины. Даже самые молодые из них казались старухами.

— Да, некоторые женщины из православных ходят с покрытой головой. Я считаю, что это безвольные люди, — с чувством добавила она.

— Шамира говорит, это придает ей силы. Придает уверенности в себе.

Ну уж нет, я не стану вести этот разговор, думала Анук, черт бы побрал эту заезженную пластинку. Ее тошнило от разговоров о религии и боге. Она все острее ощущала, как гнетуще действуют на нее мораль и хаос новой эпохи. Вера в Бога покинула ее давно, когда она была еще ребенком. Никого не смущало, что она атеистка. Это было в порядке вещей. А теперь вот эта новая эпоха неумолимо напирала на нее пережитками старины. Ей бы родиться лет на двадцать раньше. Родиться мужчиной, на двадцать лет раньше.

— Меня всю передергивает, когда я вижу укутанных в покрывала женщин. У меня это вызывает омерзение и ярость. Почему они уродуют себя в угоду мужчинам?

В лице Рози отразились шок и неодобрение. У Анук горячность Айши тоже вызвала удивление.

— Но, Айша, — возразила Рози, — не все мусульманки надевают покрывала по велению мужчин. Ты же знаешь. Неужели ты отказываешь им в праве одеваться так, как они хотят?

— Я не желаю об этом говорить, — не выдержала Анук. — Давайте сменим тему.

— Почему? — Рози не собиралась отступать. Она обратилась к Айше: — По-твоему, Шамира лжет сама себе, когда говорит, что покрывало придает ей силы?

— Силы Шамире придает Терри. Ее мать — алкоголичка, сестра — наркоманка, отец — бог знает где. Это Терри придает ей силы, а не кусок материи на ее голове. — Рука Айши потянулась к пачке, но сигарету она не взяла.

— А Билал черпает силы в своей вере, — не сдавалась Рози.

Анук знала, что ее подруга права. Она помнила, какой был Терри, пока не принял ислам. Умный, по-юношески обаятельный. Но за его веселым нравом, панибратством крылись буйство, агрессия, тотчас же выползавшие на поверхность, едва он напивался. Его открытое, дружелюбное лицо становилось рыхлым, обрюзглым; от него постоянно несло перегаром. Как же она была потрясена произошедшими в нем переменами, когда спустя много лет как-то встретила его на ужине в доме Гектора и Айши! Он тогда еще не взял себе другое, мусульманское, имя, но уже обратился в ислам и изучал арабский и свою новую веру. Глаза у него были ясные, кожа чистая, он поправился, раздобрел. Сам он был невозмутим, словно наконец-то обрел душевный покой. Она никогда не думала о нем как о счастливом человеке, но тогда он казался довольным собой и своей жизнью. Честно говоря, сама она не была лишена предрассудков в отношении аборигенов и, зная историю развития расистских настроений в Австралии, до того момента считала, что он никогда не сможет быть счастливым человеком, что он всегда будет драчуном. Что он умрет драчуном, причем в молодом возрасте. Она улыбнулась сама себе, зная, что никогда не поделится с Рози только что пришедшей ей в голову богохульной мыслью: он был молод и агрессивен, а теперь, став набожным, превратился в зануду.

Вместо этого она кивнула:

— Верно. Только все же давайте оставим разговор о религии. Я думала, Бог умер незадолго до моего девятого дня рождения, но, похоже, я ошибалась. А я терпеть не могу признавать свои ошибки. Так что давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Джим все еще поглядывал на нее. Ей нравилось, что она — женщина, пьет вино, флиртует, развлекается.

— Пусть будет по-твоему, — рассмеялась Рози. — Больше никаких разговоров о Боге. Просто она мне здорово помогает. Думаю, мы с ней подружимся.

— С кем?

Анук, отвлеченная флиртом с Джимом, утратила нить разговора. Неужели отупение — это тоже проклятие беременности?

— С Шамирой, — ответила Рози. Она украдкой глянула на Айшу и быстро отвела глаза. Они уже говорили об этом, догадалась Анук. Ее кольнула ревность, как в детстве.

— Чем это она тебе помогает?

— Она всячески меня поддерживает. В деле о жестоком обращении с Хьюго.

Ну уж нет, обсуждать я это не стану, прикинусь дурой.

— Мы подали в суд на кузена Гектора. — Рози не решалась посмотреть на Анук.

— Забери заявление, Рози.

— Гэри настроен очень серьезно.

Раздосадованная Анук сердито глянула на Айшу:

— Ты хоть ее образумь.

— Это решение Рози, — твердо сказала Айша.

— Тогда я буду свидетельствовать в пользу Гарри и Сэнди.

Рози резко повернулась к ней:

— Ты же видела, как этот ублюдок избил Хьюго.

— Я видела, как Гарри дал пощечину Хьюго. И я видела, что Хьюго это заслужил.

— Никто не заслуживает того, чтобы его ударили, тем более ребенок.

— Это все громкие слова, пошлая болтовня нового времени. Ребенка нужно приучать к дисциплине, и порой это приходится делать физическим путем. Так мы усваиваем, что можно, а что нельзя.

— Заткнись, Анук, — в ярости прошипела Рози. — Ты не имеешь права так говорить.

Потому что я не мать? Она едва не призналась, ей пришлось прикусить язык, чтобы не сказать: я беременна. Она не должна повышать голос, свои аргументы она должна излагать спокойным тоном.

— Я говорю не только о твоем сыне. Я в общем смысле. Мы воспитываем поколение нравственных уродов, растим детей, которым незнакомо чувство ответственности.

— Избиение — не самый подходящий способ привить чувство ответственности.

— Гарри не избивал Хьюго.

— Он его ударил. Жестоко с ним обошелся. Это противозаконно.

— Чушь собачья, — взорвалась Анук. — Да, наверно, ему не следовало давать Хьюго пощечину, но то, что он сделал, не преступление. Нам всем хотелось отхлестать его в тот момент. Ты намерена испортить жизнь Гарри и Сэнди только потому, что Гэри вбил себе в голову, что Гарри поступил неправильно, и потому что бедняга Гэри у нас всегда жертва.

Анук не кричала, но говорила громко, напористо, настойчивым тоном. Она сознавала, что Джим и Тони за соседним столиком замолчали, но ей было все равно. Она хотела, чтобы ее слова зацепили, ранили Рози. Ей казалось, никогда в жизни ничто не раздражало ее так яростно, как эта ханжеская уверенность подруги в собственной правоте.