«Безрадостный проспект» проходил поверху, по земле; мы же, выбравшись из туннеля, промчались по голому, без единого деревца мысу и въехали на мост Нам Хо: пять черных пролетов, окруженных исполинскими венками из заржавевшей колючей проволоки оборона от диверсантов-ныряльщиков. То были унылые пустоши на подступах к Данангу — мрачные кварталы интендантских баз, где ныне разместились части южновьетнамской армии и просто сквоттеры; хибарки, сооруженные сплошь из материалов военного назначения: мешков с песком, пластиковых тентов, ржавых листов железа с штампами «Армия США», ящиков и жестянок с аббревиатурами, означающими названия гуманитарных организаций. Дананг оттеснили к морю, а все деревья в округе нещадно вырубили. «Загубленный город» — невольно подумал я.

Война заставила вьетнамцев освоить искусство мародерства и грабительских набегов. Мы сошли с поезда на городском вокзале и, пообедав, поехали с одним чиновником-американцем в южную часть города, где раньше в нескольких крупных военных городках были расквартированы войска. Когда-то здесь жили тысячи американских солдат, а теперь ни одного, но в казармах яблоку негде упасть: здесь обосновались беженцы. Ремонтом никто не занимается, и базы в ужасном состоянии — все разворочено, точно после артобстрела. На флагштоках трепыхается белье, окна разбиты или заделаны фанерой, еду готовят на кострах, разведенных посреди дороги. Беженцы, которым не достались столь завидные жилища, приютились в крытых грузовиках, с которых сняты колеса. Страшно воняет нечистотами — базы можно найти по запаху за двести ярдов.

— Когда американцы начали собирать вещи, эти уже ждали у ворот и вон там, у забора, — сказал чиновник. — Точно саранча или даже не знаю кто. Едва ушел последний солдат, они ринулись внутрь, обчистили склады и заняли дома.

Беженцы благодаря своей смекалке и сноровке разграбили казармы, а вьетнамские государственные служащие благодаря своим связям — госпитали. В Дананге (а затем в порту Ньа Транг на юге страны) мне рассказывали, что сразу после ухода американцев, в тот же день из госпиталей вынесли все, что можно было утащить: лекарства, кислородные подушки, одеяла, кровати, медицинское оборудование. На рейде уже стояли китайские суда, куда и перенесли эти трофеи. Добычу увезли в Гонконг и перепродали. Но есть высшая справедливость: как мне поведан один швейцарский бизнесмен, часть разворованных лекарств и медицинской техники из Гонконга попала в Ханой. Что сталось со служащими, которые нажились на этой краже, не знал никто. В некоторые истории о мародерстве просто не верилось; но истории о разграбленных госпиталях я поверил, поскольку ни один американский чиновник не соглашался сообщить мне адрес действующего госпиталя или больницы, а кому такие вещи и знать, как не американцам.

Разгромленные военные городки, кишащие вьетнамцами, тянулись вдоль дороги на несколько миль. Было заметно, что казармы наскоро перестраиваются: тут в стене пробит дверной проем, там целый барак разобран, чтобы из его частей сколотить десяток хлипких хижин. Эти военные городки изначально возводились как времянки: сосновые доски потрескались от сырости, металлические листы заросли ржавой коростой, забор покосился… а уж эти вьетнамские хибары протянут еще меньше. Если деморализованные американские солдаты, обитавшие в этих ужасных казармах, заслуживали жалости, то тем, кто унаследовал всю эту рухлядь, вообще нельзя не посочувствовать.

В барах с грязными, в точечках мушиного помета табличками, которые сулили «Холодное пиво», «Музыка!». «Девушки!», не было посетителей. Похоже, почти все эти заведения уже прогорели, но настоящий упадок Дананга я увидел лишь к вечеру, когда мы поехали на пляж. Там, в пятидесяти футах от ревущего прибоя стояло практически новехонькое бунгало. Этот уютный домик построили для одного американского генерала, который недавно отбыл к новому месту несения службы. Как звали этого генерала? Никто не знал. А кому теперь принадлежит бунгало? Этого тоже никто не знал, но Кобра-1 предположил: «Наверно, какой-нибудь крупной шишке из южновьетнамских военных».

У крыльца скучал часовой-вьетнамец с карабином, а позади него на столике выстроилась целая коллекция бутылок: водка, виски, имбирное пиво, содовая, графим с апельсиновым соком и ведерко со льдом. Из комнат слышался смех: слегка нетрезвый и какой-то вымученный.

— Похоже, кто-то сюда въехал, — сказал Кобра-1. — Давайте взглянем.

Мы прошли мимо часового и поднялись по ступеням. Входная дверь была незаперта; в гостиной на диванах два американца тискали двух грудастых вьетнамских девушек. Зрелище было абсурдное, да к тому же размноженное в двух экземплярах: оба мужчины были тучными, обе девушки хихикали, а диваны стояли рядом. Если бы «Аванпост прогресса» Конрада — эту мрачную историю о колонизаторах — переделали в комедию, ее постановка выглядела бы примерно так же.

— Ба, да у нас гости! — сказал один из толстяков. Он постучал кулаком по стене, сел поудобнее и раскурил свою потухшую было сигару.

Когда мы представились, в стене, по которой стучал человек с сигарой, распахнулась дверь и в гостиную выбежал мускулистый негр, на ходу застегивая брюки. Потом из комнаты вышла совсем крошечная, похожая на летучую мышь молодая вьетнамка. Негр, буркнув: «Привет!», устремился к выходу.

— Мы не хотели прерывать ваш пикник, — сказал Кобра-1, не трогаясь, однако, с места. Ом сложил руки на груди и выжидающе уставился прямо перед собой. Кобра-1 был высокого роста, его глаза смотрели сурово.

— Вы ничего не прервали, — ответил человек с сигарой, скатившись с дивана.

— Это глава службы безопасности, — сказал американский чиновник, который привез нас на пляж. Он подразумевал толстяка с сигарой.

Толстяк, словно подтверждая его слова, снова щелкнул зажигалкой. И заговорил с нами:

Ага, я тут главный по контрразведке. А вы? Только что приехали?

Он был в той стадии опьянения, когда человек сам чувствует, что его развезло, и силится это скрыть.

Покосившись на нас, он направился на крыльцо — подальше от разбросанных подушек, забитых окурками пепельниц и безразличных ко всему девиц.

— На поезде? Да что вы??! — переспросил цэрэушник, когда мы сказали ему, что добрались от Хюэ до Дананга поездом. — Благодарите судьбу, что доехали живые. Две недели назад его подорвали вьетконговцы.

— А начальник станции в Хюэ нам по-другому говорил, — заметил Кобра-1.

Начальник станции в Хюэ? Да он в таких делах ни в зуб ногой, ни в жопу палкой! — заявил цэрэушник. — Подорвали, это вам я говорю. Двенадцать убитых. Сколько раненых, точно не скажу.

— Фугас?

— Да. Радиоуправляемый. Серьезная машинка.

Цэрэушник, возглавлявший службу безопасности всей провинции, лгал, но в тот момент я не мог спим спорить, так как не располагал достоверной информацией. Начальник станции Хюэ говорил, что взрывов не было уже несколько месяцев, и железнодорожники из Дананга подтвердили его слова. Но цэрэушнику страшно хотелось показать нам, что он держит руку на пульсе страны, тем более что к нам присоединилась его подружка — подошла и повисла у него на шее. Другой толстяк оставался в бунгало — слышалось, как он что-то встревоженно шепчет одной из девушек, а негр старался к крыльцу не приближаться — подтягивался на турнике, прибитом к двум пальмам. Цэрэушник сказал: «Уясните себе одну вещь. У Вьетконга нет никакой поддержки в деревнях — и у правительственных войск тоже нету. Понимаете? Потому-то все тихо-мирно».