Магия неохотно, тонкими ручейками подкатывала к ладоням, словно остатки влаги из высохшего источника. Вместе со своим хозяином она как будто опасалась проиграть, страшилась безжалостного вихря. Но, к счастью, все еще подчинялась мэйту.

Габриэль почувствовал, как жестоко, точно иглами, закололо ладони. И растопырил пыльцы, брызгая магией. Белые и блестящие, почти незаметные в колдовском круговороте молнии ударили из обеих рук. Разрезая тьму, вплетаясь в нее, танцуя вместе с ней неистовый танец под рев, гул воздуха. Ярко-белая искрящаяся спираль блеснула в черном столбе, пробив его снизу доверху. Удар был нанесен, оставалось только ждать, беспомощно вращаясь в темноте.

Вихрь ощутил удар и, продолжая кружить Габриэля, зашатался, запрыгал, заметался по холмам, как когда-то метались сельчанки. И внезапно сузился, не то предчувствуя кончину, не то собираясь с силами для новой атаки.

Сквозь щелки век Габриэль в ужасе увидел, как раны на черном теле вихря стремительно затягиваются, а белая спираль, сплетенная из молний, растворяется во тьме. Но это было только начало. Залечив раны, смерч начал меняться. Тьма сгустилась, образуя тесный, как пивная бочка, кокон, где продолжал гудеть и вращаться воздух, не давая Габриэлю ни вздохнуть, ни шевельнуться. Мрак, холодный и ловкий, оплел мэйта, сдавил своими жестокими щупальцами, лишая всякой надежды на спасение. Бешеная боль пронзила тело насквозь.

Пытаясь глотнуть воздуха, теряя сознание, Габриэль подумал, что умирает…

Мир был покрыт туманом, где прятались призраки. Их голоса звучали отдаленно, неразборчиво и глухо, как со дна колодца. Иногда Габриэль видел неясные лица, подсвеченные дрожащим и мутным светом. Они выступали из густого тумана лишь на мгновение, а затем расплывались, растворялись в нем, словно две крупные капли белой краски, упавшие в воду.

Мэйт не знал, есть ли в нем еще хоть капля жизни или всю ее выпила голодная, хищная тьма. Сознание, как и все вокруг, заволокло жаркой мглой. Последнее воспоминание лишь наполняло тело страхом и обжигало болью, но не давало ясности. Габриэль помнил, как он прыгнул в черную пасть гигантского вихря, как закружился в нем, пытаясь разрушить. А потом…

Потом была тьма. И она возвращалась всякий раз, когда мэйту казалось, что он вот-вот очнется, сбросив тугие многочисленные путы, порожденные магией. Тьма пугала его больше всего. Он боялся, что она может забрать его навсегда. И радовался, когда приходили призраки. Их явление давало робкую надежду на то, что он не сгинет в темной бездне.

Призраки шевелили губами, шептали, но Габриэль не понимал ни слова. А когда хотел спросить сам, то вновь проваливался во мрак, где не было даже тумана. Была только вечная ночь, без лунного и звездного света. Страшная ночь. И чтобы не остаться в ней навсегда, мэйт цеплялся за воспоминания, как за веревку, брошенную в глубокую яму.

Он вспоминал теплую улыбку отца, его длинные серебристо-серые волосы. И прелестную Лени с ее звонким детским голосом. И светловолосого курносого мальчишку, смотрящего на незнакомца сквозь круг литуса. И бесконечную полосу безымянного леса, его бессчетные запахи и звуки. И холмы Грэйтлэнда, походившие на огромное, зеленое и волнистое море. Иногда воспоминания помогали, иногда – нет…

Внезапно сквозь толщу воспоминаний, сквозь морок пробился нечеткий звук – не то стон, не то звон – и, вибрируя, понесся по безмолвному миру десятью тысячами гремящих, кричащих воинов, оживляя этот странный мир, раскалывая густую тьму на мелкие осколки. Звук не стихал со временем. Наоборот, нарастал, как шум летящего войска. А вместе с ним нарастала и боль.

Тело, миг назад казавшееся легким, как дымка, неожиданно обрело вес. Габриэля будто вытолкнуло со дна реки на ее поверхность. Подбросило безжалостно и сильно – в бурлящий, стремительный поток. Ноги, руки дернулись, по спине разлилась боль, свет ослепил глаза, в нос ударил запах пота. Звуки и запахи сразу вцепились в очнувшегося мэйта.

– Хвала богам, – произнесли за стеной света. Произнесли тихо, без особой радости, но и без злобы, словно для порядка.

Голос принадлежал мужчине. Габриэль попытался встать, но измор тяжелой лапой придавил немощное тело к ложу.

– Не вставай, ты еще слишком слаб, – предупредили мэйта.

Из раздраженных глаз, привыкших к темноте, невольно потекли слезы. Широкое желтое пятно света, повисшее над Габриэлем, двинулось в сторону и опустилось, открывая незнакомца. Смуглый крепкий мужчина пододвинул стул к кровати, опустился на него и поставил волшебный фонарь на пол.

Габриэль встретился взглядом с незнакомцем: в чужих серых глазах вроде бы не таилась угроза, но и дружелюбными их назвать было нельзя. Впрочем, подрагивающие огоньки волшебного фонаря мешали полностью прочесть внимательный взгляд.

Незнакомец молчал, словно давал Габриэлю время прийти в себя, осмотреться, вспомнить. И мэйт воспользовался этим негласным великодушным предложением. Место, где он лежал, сложно было назвать комнатой. Даже в рыбацких хижинах на Семи островах светлее и просторнее. Потолок нависал так низко, что казалось если подняться, то непременно заденешь его головой. На стенах из серого камня с красными прожилками не было ничего: ни полок, ни крючков. Да что там стены – здесь не имелось даже окон, поэтому воздух был жесткий и с неохотой лез в легкие. В двух шагах от ног темнел провал входа в форме арки. Рядом с кроватью стоял не то крошечный столик, не то большой табурет, плотно заставленный глиняными плошками и грязными склянками. Словом, место напоминало темницу. Габриэль на всякий случай бросил взгляд на ноги, проверяя, не связаны ли они, и вспоминая звук, вытянувший сознание из бреда. Сейчас, когда туман выветрился из головы, Габриэль понял, на что походил тот спасительный звук. На звон цепей. Но, к счастью, ни цепей, ни каких-либо других пут на ногах не было. Да и руки были полностью свободны, их сковывала лишь слабость.

Мэйт убедился, что не был пленником, но это не значит, что узников здесь не было вовсе. Со стороны входа зазвенел металл. И Габриэль увидел, как в сумраке коридора серой змеей скользнула цепь. Мэйт перевел взгляд на незнакомца. Тот продолжал сидеть как ни в чем не бывало, ожидая вопросов. Блестела потная лысина, пролегающая ото лба до макушки; оставшиеся волосы белее белого. Да, незнакомец был седым, а лицо его покрывала заметная сетка морщин, но назвать его стариком язык не поворачивался. В свете волшебного фонаря ясно было видно каждую упругую мышцу. И каждый шрам. На тугой загорелой коже светлые рубцы казались искусственными, приклеенными. А было их столько, словно на груди незнакомца пытались нарисовать острием ножа карту Андрии.

– Ты тот, кого называют Погорельцем? – предположил Габриэль, вспоминая жуткие истории, рассказанные Итаном.

– Можешь звать меня так, если хочешь, – равнодушно ответил маг. – Мне все равно.

– Нет. Я хочу знать твое настоящее имя.

– Готтилф… – ответил чародей и, подумав, не без желчи добавил: – Мой мэйт.