Итак, миротворческие усилия Екатерины (в который уже раз!) ни к чему не привели. Католики и гугеноты словно состязались друг с другом в религиозном фанатизме. Особенно отличались гугеноты, не щадившие даже родственных чувств. В Вандоме при явном попустительстве со стороны Жанны д’Альбре были выброшены из могил останки родителей ее супруга Антуана Бурбона. Не трудно было догадаться, что гугеноты воспользуются переговорами не для поиска согласия, а для накопления сил в преддверии неизбежной борьбы. Пока Екатерина склоняла Конде к миру, его соратники захватили Ла-Рошель, Пуатье, Гавр, Дьеп и Кан. Да и сам принц, видя успехи гугенотов, сменил тон, заносчиво заявив королеве, что одержит верх над войсками католиков.

Грозный тон Конде не оставлял выбора, и королевская армия перешла в наступление, заняв Блуа. Дальше военные действия шли с переменным успехом. Целые области оказались под властью гугенотов, и те в поисках средств для продолжения войны принялись распродавать страну. Эмиссары Конде от его имени заключили союзный договор с Елизаветой Английской. Принц уже действовал как глава государства, и королева Англии признавала его таковым. Елизавета обязалась предоставить мятежному принцу шесть тысяч человек в полном снаряжении и деньги на оплату германских наемников, получая взамен французские города Гавр, Дьеп, Руан и конечно же Кале. Колиньи тем временем вел переговоры с германскими князьями: не имея средств для выплаты жалованья наемникам, он в качестве компенсации отдавал им на разграбление французские города.

Над страной нависла угроза чужеземного вторжения. В королевском совете сложилось мнение, что наиболее уязвимым местом является Нормандия, туда и направили войско под командованием коннетабля Монморанси. Однако было уже поздно: объединенные отряды англичан и гугенотов под командованием печально знаменитого Монтгомери захватили Руан. И тогда Екатерина лично повела другие подразделения королевской армии на осаду Руана, не считаясь ни с осенней непогодой, ни со своим ревматизмом. По ее команде артиллерия произвела десять тысяч выстрелов, полностью разрушив городские стены. В образовавшуюся брешь, вдохновляемые примером королевы, устремились ее воины. 20 октября 1562 года Руан был взят. Однако радость Екатерины была омрачена вестью о том, что Монтгомери сумел ускользнуть, уплыв по морю к английским берегам. Она охотно свела бы счеты с человеком, которого винила не только в гибели обожаемого супруга, но и в альянсе гугенотов с Елизаветой.

Тем временем и Конде со своим воинством двинулся в Нормандию, дабы соединиться с англичанами, успевшими занять Гавр. Его войско представляло для королевской армии наибольшую угрозу, поскольку Колиньи сумел, пока Екатерина вела с ним переговоры, пополнить его германскими наемниками. Эта ошибка королевы-матери позволила гугенотам собраться с силами, и теперь для нее было важно не допустить еще одного промаха и не позволить мятежному принцу соединиться с англичанами.

Королевская армия встала на пути мятежников близ Дрё, где 10 декабря 1562 года произошло сражение. Монморанси командовал главными силами, тогда как Гиз со своей кавалерией находился в резерве. Он и решил исход битвы: когда роялисты дрогнули под мощным натиском кавалерии Колиньи, он вывел из леса свой засадный полк и одним ударом сокрушил противника, причем Конде был взят в плен. Колиньи же, побежденный, но не обескураженный, собрал остатки своей армии и направился к Орлеану, где намеревался восстановить силы и возобновить борьбу. Гиз двинулся за ним, дабы добить его прежде, чем он успеет добраться до гугенотской «столицы». Однако дело обернулось иначе.

Победа, одержанная роялистами при Дрё не в последнюю очередь благодаря Франсуа Гизу, до предела накалила ненависть к нему Колиньи. Вечно этот человек становится поперек его пути! Благополучно добравшегося до Орлеана адмирала переполняла жажда мщения, и он не побрезговал самым подлым способом свести счеты с ненавистным соперником, подослав к нему наемного убийцу. На эту роль охотно согласился некий Польтро де Мере, кузен печально знаменитогоЛа Реноди, амбуазская авантюра которого сорвалась и который сам поплатился жизнью благодаря герцогу Гизу. Исполнить преступный замысел было тем проще для него, что он находился в ближайшем окружении герцога, руководившего осадой Орлеана. 17 февраля 1563 года, накануне намечавшегося штурма города, Гиз, проведя смотр своих войск, возвращался в лагерь. Находившийся при нем

Польтро заметил, что в тот день герцог не надел кольчугу, которую обычно носил под верхней одеждой, и решил воспользоваться удобным случаем. Он выстрелил из-за кустов в спину герцога, после чего ускакал на предоставленном ему Колиньи резвом коне. Польтро был уже далеко, когда паж герцога поднял тревогу.

Екатерина, не на шутку встревоженная известием о покушении на Гиза, распорядилась разыскать и примерно наказать преступника. Как бы она ни относилась к герцогу, в политическом плане его гибель имела для нее весьма нежелательные последствия. Вдохновители наемного убийцы метили высоко, а в другой раз могли замахнуться и еще выше, благо не стало человека, стоявшего между ней и враждебным лагерем. Екатерина, находившаяся в Блуа, сразу же отправилась в Орлеан и еще застала Гиза живым — он умер спустя шесть дней после покушения. Там же оказался и убийца герцога Польтро: он безоглядно ускакал с места преступления, но заблудился и попал в руки людей Гиза. Не потребовалось даже пытки, чтобы заставить его заговорить: способный лишь на выстрел в спину, он сам всё выложил. На обвинения в свой адрес Колиньи реагировал с присущим ему цинизмом: отрицая свою причастность к убийству Гиза, он вместе с тем публично возносил хвалы Богу за его смерть. Легко представить себе, какая буря возмущения поднялась среди католиков, особенно в Париже. Сын убитого, юный Генрих Гиз, поклялся, что Колиньи заплатит ему своей жизнью. До Варфоломеевской ночи было еще далеко, но ее движущие мотивы уже зарождались.

Корона лишилась своего наиболее талантливого военачальника — и именно тогда, когда тот был особенно необходим: Монтгомери при поддержке англичан вновь овладел рядом городов в Нормандии, а германские наемники, приглашенные Колиньи, опустошали Шампань. Он и сам уже был не рад, что позвал этих хищников: и без того обремененные награбленным, они тем не менее требовали еще и выплаты жалованья, угрожая в противном случае добраться до имений самого Колиньи. Шкурный интерес вынудил этого сухопутного адмирала обратиться к Екатерине с заявлением, что королевская власть в первую очередь заинтересована, чтобы незваные гости поскорее убрались восвояси, а потому должна заплатить им недополученное жалованье. Однако даже для Екатерины, всегда предпочитавшей мирное решение войне, это было чересчур — самой оплатить услуги наемников, приглашенных ее врагами с целью лишить ее детей трона. Переговоры закончились, толком не начавшись, и разорение Шампани продолжилось.

С наглецом Колиньи говорить было не о чем, однако в руках Екатерины находился пленный принц Конде, который мог сослужить ей хорошую службу в деле установления мира в стране. Один раз она уже спасла его от верной смерти, и на сей раз у него также был не слишком широкий выбор: лишиться головы или вступить в диалог с королевой-матерью в надежде на обретение свободы. 7 марта 1563 года в Амбуазе состоялась их встреча. Конде, на мгновение, видимо, забыв, в каком положении находится, сразу же потребовал безусловного применения на деле положений «Эдикта веротерпимости», но Екатерина, памятуя о бесчинствах гугенотов, вдохновленных этим эдиктом, быстро охладила пыл своего собеседника, и он вынужден был принять ее условия. 19 марта 1563 года был подписан Амбуазский мирный договор, завершивший первую религиозную войну, и издан новый эдикт, предусматривавший значительно меньшие, чем прежде, уступки гугенотам. Отправление их культа отныне дозволялось только в домах сеньоров для членов их семей и вассалов. Для простого же народа отводилось по одному молельному дому на бальяж. В Париже и его округе отправление кальвинистского культа полностью запрещалось. Целью Екатерины было сведение до минимума мест, в которых могли сталкиваться представители двух религий и возникать эксцессы вроде того, что произошел в Васси. При всей разумности этой меры предосторожности в обществе сразу же сложилось мнение, что только знать могла свободно исповедовать новую религию, тогда как простой народ был лишен такого права, что делало кальвинизм во Франции религией высшей аристократии.