Виктория Ивановна со своими питомцами удивительно живописно вкомпоновалась в картину городского центра и стала героем СМИ. Около «Лавки писателей» начали останавливаться экскурсионные автобусы, но не для того чтобы запустить туристов в магазин, а чтобы заснять женщину в окружении десятка собак…

До тех пор пока Следова сохраняла способность самостоятельно выбираться на улицу, животные вдохновляли её своей резвостью и бурными играми во дворе дома. Женщина даже ощущала резвых питомцев некоторым продолжением собственного беспомощного в передвижении тела. После очередного и очень болезненного падения на лестнице в девяносто шестом году Виктория Ивановна уже не решалась в одиночку покидать своё жильё и выпускала наиболее дисциплинированных зверей на самостоятельные прогулки. Впрочем, и это, по мнению Следовой, вскоре стало невозможным.

Однажды Виктория Ивановна увидела в кухонное окно, как средь бела дня, у всех на виду двое скверно сохранившихся мужчин копошились в помойке. В руке у одного, одетого в рваный морской бушлат, была палка с длинным гвоздём на конце, которой он тыкал во что-то скрытое от взгляда высокими стенками мусорного бака. Другой, с полиэтиленовым мешком на голове, был оснащён детскими грабельками, которыми просеивал различные отбросы. Внезапно тот, что напоминал революционного матроса, стащил что-то со своего щупа, поднёс вплотную к лицу, понюхал, то ли проверяя степень несвежести, то ли наслаждаясь помоечным духом, и стал быстро есть.

Нищие и, очевидно, бездомные долго обследовали помойку, а Виктория всё это время наблюдала за пришельцами сквозь немытое, загаженное с внешней стороны птицами стекло и думала, до чего же трудной и жестокой становится жизнь. Действительно, когда же такое можно было себе представить, чтобы зрелые, некалеченые мужики в мусоре себе пропитание искали? Да и ущербные раньше-то у церквей обычно клянчили — им и того хватало, что люди добрые подадут. Жильё было святым делом. Если уж и выселяли, то совсем отпетых. Лекарства копейки стоили, а кому и бесплатно выдавались. Да, куда мы попали, прямо на другую планету какую-то!

Следова и раньше, как она считала, улавливала различные, часто непонятные даже столь образованным врачам в её «родных» больницах знаки и сигналы, выраженные в неожиданно попавшихся на глаза предметах, кем-то, даже невидимым в тот момент, произнесёнными фразами, а то и знаменательными сновидениями. Бывало и так, что Вика постигала иную людскую сущность, также, к сожалению, не видимую другим. Она знавала людей-насекомых, людей-цветов, даже людей-деревьев. Эти же охотники за помоями сразу предстали перед женщиной как люди-волки.

— Бог, я верю, что ты есть. Это ведь ты создал землю, солнце, меня. Я не сержусь на то, что ты меня сделал таким. Меня много обижают и мучают. Я не хочу оставаться собой! Лучше — умереть! Бог, я умоляю тебя, убей меня или измени! Сделай так, чтобы я стал таким, как все. Пусть я буду некрасивый, хромой, придурочный, всё равно какой, но другой — не этот. За это я согласен умереть молодым. Пусть через пять лет. Мне всё равно. Я сейчас усну, а утром пусть всё будет, как я прошу. Спасибо, Бог!

Костя в очередной раз оказался в психушке и снова привычно завершал своё ежевечернее обращение к Богу.

Порошки и таблетки, которые с особой щедростью заставляли принимать его и остальных детей именно вечером, по местному поверью, теряли свою отупляющую колдовскую силу, стоило лишь вдогонку влить в себя пять-шесть стаканов воды. Убедив себя в чудодейственности водяного рецепта, мальчишки искали повод для похода из палаты в санузел. Тот, кому это удавалось, возвращался с влажными губами и победоносной улыбкой.

Костя Кумиров никогда не пытался избежать или ослабить действие снотворных препаратов. Наоборот, он старался ускорить приход ночных миражей. Костя любил ночь потому, что в это время на него никто не смотрел, а если и таращился, то всё равно не видел, во всяком случае, не мог различить его лицо. Кумиров давно научился распознавать то, что испытывают другие, когда Костя попадается им на глаза. У одних его вид вызывал испуг, даже ужас, у других — неприязнь, вплоть до отвращения. Были и те немногие, кто разглядывал мальчика с сочувствием. Но всех этих свидетелей его проклятия роднило одно — любопытство. И за это Кумиров ненавидел их всех и часто представлял себе, как все те, кто на него посмотрел, слепнут или даже погибают, причём в жутких муках, корчась и вопя. Он же с улыбкой смотрит на них и, наверное, просто молчит, а иногда даже спасает симпатичных девчонок и мальчишек.

Несмотря на привычку становиться объектом внимания встречных взглядов, Костя старался их избегать. Он даже решил, что если Бог всё-таки не изменит его внешность, то у мальчика останется один-единственный выход — стать невидимкой.

Кумиров столь часто и подолгу мечтал о своей постоянной или хотя бы временной прозрачности, что иногда ему казалось, будто он уже добился своей фантастической цели. Чтобы убедиться в своём новом свойстве, мальчику было необходимо оказаться на людях. Но это представлялось невозможным сейчас, когда он снова заточён в дурдом.

Мечта о невидимости была давней и постоянной, благодаря ей одним из любимых книжных кумировских героев стал Человек-невидимка. Мальчик считал невидимку даже своим старшим другом, а в будущем (может быть, завтра?) — благородным заступником. Костя часто общался с невидимкой. Он разговаривал с ним не только про себя, но и вслух, что вызывало очередной поток издёвок от окружающих.

Мальчик был уверен, что однажды его незримый друг сослужит для него великую службу: посвятит его в клан невидимок. Кумиров представлял себе их совместную судьбу достаточно просто: он рассказывает о себе в подробном письме и в конце соглашается на любые эксперименты над собой. Невидимка, конечно же, откликается и прилетает на самолёте в Питер. Костя встречает гостя в аэропорту.

— Вряд ли случится так, — горько ухмылялся мальчик, — что он меня не узнает.

Здесь же, прямо у трапа, Кумиров попросит у своего друга волшебную таблетку.

Кумиров познакомился со своим всемогущим другом па жёлтых, потрёпанных страницах сборника фантастики со штампом библиотеки детской психбольницы, где бывал часто и подолгу. Первый раз он попал сюда в семилетнем возрасте, после того как сбежал из интерната. А в интернат его сдали родители. Они его не любили, стеснялись и даже не считали своим ребёнком.

* * *

В семье Кумировых существовало несколько версий относительно Костиного происхождения и причин такого облика. По одной из них в роддоме то ли по ошибке, то ли за взятку подменили новорождённого. Родители якобы даже судились с роддомом (или только собирались подавать на кого-то заявление?).

К сожалению, все попытки добиться торжества справедливости оказывались безуспешными. А мальца-то жалко! Ну кому он, по правде, такой нужен? Вот и взвалили на себя крест.

Мать Кости, Клеопатра Зиновьевна Кумирова, рассказывала ещё и о том, что в момент её первого обращения в женскую консультацию после долгожданного зачатия (уж очень хотелось второго ребёнка) ей предложили участие в безобидном, как клялись медики, эксперименте по формированию гениев в материнской утробе. Много было говорено о необходимости и грандиозности этого нового слова в деторождении. Клеопатра, будучи сама медиком, не могла не откликнуться на призыв своих коллег. Да это, в общем-то, было достаточно почётно — оказаться избранной для совершения некоего открытия.