Для больных эта терапия была пыткой. Фредерик Шопен вынужден был наблюдать, как его младшую сестру Эмилию, умирающую от чахотки, почти ежедневно терзает их семейный врач. Ей накладывали вытяжные пластыри, ставили горчичники и давали настойку скополии[282]. Врач распределял пиявок по коже ребенка. Маленьким латунным ножичком он делал надрезы на спине Эмилии и к кровоточащим порезам прикладывал разогретые кровососные банки. Эмилия была обескровлена, она всё больше худела, таяла и теряла силы. Девочка умерла в июле 1826 года в возрасте 14 лет. Сам Шопен, когда впоследствии заболел чахоткой, отказался от кровопусканий.

Некоторым продуктам питания приписывали целебные свойства против чахотки, прежде всего — молоку и молочной сыворотке. Поскольку не все больные переносили эти продукты, рекомендовали также вино, материнское и кобылье молоко[283]. Новалиса в последние месяцы болезни пользовали известковой водой и молоком ослицы, которое еще в античности считалось наиболее действенным лечением[284].

Противочахоточной терапией считалась и верховая езда, поскольку соответствовала темпераменту сангвиников[285]. «Восхождение в горы, быстрая ходьба и верховая езда, безусловно, очень целебны для слабых легких», — писал Новалис[286]. Во время этих целительных поездок он катался на лошади, которую ему подарил отец[287]. Мокроту из его легких должны были вывести также долгие прогулки в коляске с кучером, даже зимой, часа по четыре. Новалису, однако, эта терапия не помогала, о чем жаловалась в одном из писем его мать: «Фриц снова выезжает, дважды в день, и хочет еще скакать верхом, но он слаб, измучен и по-прежнему кашляет кровью»[288].

Действенных средств против болезни не было, справочники по медикаментам, изданные около 1900 года, предлагают только плацебо[289]. Среди врачей распространился трезвый «терапевтический нигилизм»: иногда действительно казалось, что лучше подождать и не делать ничего, нежели мучить пациента бесполезными и даже вредными средствами и только зря давать надежду. Можно было помочь только унять боль: больным щедро прописывали опиум. Художнику Филиппу Отто Рунге и Шопену это помогало.

Врачи предлагали другую возможность лечения чахотки, известную еще с античности: отправить пациента в регион с целебным климатом. Римские врачи рекомендовали смену климата (mutatio coeli) и отправляли своих больных в южные части империи. Плиний Младший сообщал, как он сам отослал своего вольноотпущенника, страдавшего от кровохаркания и истощения, для лечения в Египет. Тот вернулся исцеленным, однако спустя время болезнь вернулась. Тогда он послал страдальца в нынешний Южный Тироль[290]. Сицилия и Сирия также считались курортами, приносящими облегчение больным и продлевающими им жизнь, хотя, конечно, лишь немногие состоятельные больные могли позволить себе в те времена отправиться туда по предписанию врача.

В XIX веке снова обратились к идее отправлять чахоточных больных на лечение в другой климат, отчего чахотка становилась поводом для определенного образа жизни, а именно — постоянного путешествия из региона в регион. Любимыми направлениями туберкулезных больных в XIX веке были Италия, Средиземноморье и острова южной части Тихого океана, позднее — горы или пустыня[291]. Благодаря надежде на то, что климат и воздух могут излечить от чахотки, возникла новая институция: санаторий.

Названное словом, производным от латинского sanare (лечить), это заведение представляло собой стационарную лечебницу для больных чахоткой, где пациенты находились под постоянным наблюдением врачей, где лечили хронически больных и помогали поправиться выздоравливающим[292]. Около 1900 года санаториями стали именовать заведения, где лечили и иные болезни — не только чахотку. Санаторий был частным медицинским учреждением для пациентов из аристократии и богатой буржуазии, в отличие от народных лечебниц, которые начиная с 1892 года пользовали больных туберкулезом из менее состоятельных слоев населения и финансировались из касс больничного страхования, страховых агентств, благотворительных обществ и орденов, профсоюзов и больничных объединений.

История санаториев началась с одного чудака — Германа Бремера, который в 1854 году основал в силезском Гёрберсдорфе первый легочный санаторий[293]. Кто, кроме одиночки, аутсайдера в медицинском сообществе, осмелился бы в то время открыть лечебницу, цель которой состояла единственно в том, чтобы врачевать недуг, считавшийся неизлечимым? В Англии, Франции и Италии с 1814 года хоть и существовали госпитали для чахоточных, но они занимались больше не лечением больных, а обеспечением изоляции умирающих пациентов, не претендуя ни на какую терапию. Пациентами таких заведений были всё больше представители бедноты[294].

Бремер был активным участников революции 1848 года, заболел туберкулезом, занимаясь ботаническими исследованиями. Врачи посоветовали ему отправиться в Гималаи. Очевидно, исцеленный горным климатом, Бремер вернулся в Европу и в 1850 году стал изучать медицину. Четыре года спустя в своей диссертации он впервые выдвинул совершенно по тем временам сумасбродный тезис: чахотка излечима, по крайней мере на ранней стадии («Tuberculosis primis instadiis semper curabilis»)[295]. Когда чуть позже он опубликовал переработанную версию диссертации, не считая нескольких уничтожающих выпадов, медицинская пресса его сочинение проигнорировала[296].