Настя должна была воспользоваться моментом и хоть немного поспать. Она закрыла глаза и вспомнила, что говорили ее мучители. Ее хотели утопить или закопать, это значило, что мама приговорила дочь к смерти. Ее привезли в какой-то притон, но маме об этом не скажут. Мама будет считать Настю мертвой. И если мама одумается, она даже не подумает искать ее. Никто не придет ей на помощь, никто не спасет.

Ужас настоящего и панический страх перед будущим рвал сознание на части, лишал покоя, но Настя все же заснула. А проснулась она от боли.

Кто-то держал ее за шею, вжимая голову в подушку. А кто-то другой раздвигал ей ноги.

– Может, на качелях катнем? – спросил знакомый голос недавнего насильника.

– Ну а что?

Настю схватили, уложили животом на узкое сиденье качелей, затянули петли на руках и ногах.

Один бандит зашел сзади, другой пристроился – спереди. Настя разрыдалась от чувства беспомощности, но ее слезы никого не трогали.

– Ну че, погнали? – спросил кривоносый, расстегивая ремешок, который удерживал кляп во рту Насти.

В этот момент и послышался возмущенный женский голос:

– Вы что здесь делаете?

В комнату входила молодая красивая девушка с роскошными черными волосами.

Кривоносый не шарахнулся от нее, даже не вздрогнул, но Настю отпустил.

Черный спортивный костюм на девушке, под «олимпийкой» – до блеска сияющая белизной футболка. Хотела бы Настя тоже одеться в чистое. Эта мысль мелькнула, как последнее желание перед смертной казнью. Которую могли и отменить.

– А что, нельзя? – спросил губастый.

– Нельзя!

– Ну хорошо…

Насильники ушли, а Настя осталась висеть на качелях.

– Вот уроды! – не сдержалась брюнетка, закрывая за ними дверь.

Она обошла вокруг Насти.

– Что ж они вытворяют, скоты!

В ее голосе звучало и возмущение, и сострадание. Но при этом она не делала никаких попыток освободить жертву.

– Со мной тоже так было. Впятером навалились, со всех сторон…

Брюнетка разволновалась, достала из кармана пачку сигарет, щелкнула зажигалкой.

Настя замычала. Может, она и висела в позе ласточки, но не надо держать ее за соловья, которого можно кормить баснями. Вернее, нельзя.

– Я думала все, жизнь закончилась. А потом ничего, помылась, отоспалась… И тебе легче станет, девочка моя.

Девушка мягко положила руку Насте на спину, постояла немного, не двигаясь, и, нежно коснувшись пальцами шеи, расстегнула ремешок, удерживающий кляп.

Как только шарик выскочил изо рта, Настя не сдержалась – ее вырвало прямо на пол.

Но брюнетку это не рассердило.

– Ничего, ничего!

Она ушла и вернулась с ведром в руке. Сама намочила тряпку, все вытерла. Но Настя при этом так и оставалась висеть на растяжках.

Настя молчала. Вопросов у нее накопилась масса, но она боялась их задать. Вдруг из нее снова хлынет фонтаном.

Брюнетка вышла из санузла, подняла и опустила руки, просушивая растопыренные пальцы.

– Ну, что тут у нас?.. – спросила она. – А плакать не надо!

Настя зарыдала в голос.

– Девочка моя! Ну, чего ты!

Брюнетка подошла к ней спереди, обняла за голову и лбом прижала к своему животу.

– Все хорошо. Все будет хорошо, – бормотала она.

– Может, снимете меня?

– Тебя уже сняли, девочка моя… А-а, в смысле, с качелей?.. Ну конечно!.. А ты не убежишь?

– А отсюда можно убежать?

– Нельзя. Но если ты побежишь, ты подставишь меня… Кстати, меня Жанна зовут.

В ответ Настя всхлипнула. Ей-то называть себя не надо. У нее и паспорт отобрали, и права. Да и мама, когда заказ делала, имя ее назвала.

– Не убежишь?

– Откуда?.. Где я?

– В подвале.

– В подвале чего?

– В подвале салона красоты… Ты даже не представляешь, сколько у нас красоты!.. И ты будешь нашей красотой. И даже, возможно, гордостью. Я позабочусь об этом.

– Кто ты?

– Смотрящая. За красотой… Твою красоту могли взять бесплатно… Это не страшно… Куда страшней, когда красоту берут силой… Поверь, тебя больше никто и никогда не изнасилует.

– Я хочу домой.

– Это и есть твой дом. Публичный.

– Публичный дом?!

– Будешь публичной девочкой. – Жанна нежно улыбалась, но ее голос затвердел от металлических в нем ноток.

– Нет! – Настя задергалась, слышно было, как зазвенели цепи.

Но эти металлические нотки могли только рассмешить Жанну.

– Или ты будешь работать здесь, или они убьют тебя там.

– Кто – они?

– Ты с ними уже познакомилась. Или нет? – В голосе Жанны таилась грустная усмешка.

Знала она, как ублюдки знакомились с Настей, даже своими глазами видела. Но ведь и с ней то же самое было.

– И не надо на меня злиться, – сказала Жанна. – Это ведь не я тебя сюда отправила. Кто из твоих близких тебя заказал?

У Насти запершило в горле, сейчас там высохло, как будто песка из жаркой пустыни напихали.

– Я не знаю, – через силу выдавила она.

– Тебя хотели убить, но Леша спас тебе жизнь.

– Спас. Через повешение, – едко усмехнулась Настя.

– Ах да!

Сначала Жанна отстегнула одну ногу, затем другую.

– Помни, ты обещала быть умницей! – сказала она.

– Я обещала не убегать, – пожала плечами Настя.

Она и не помнила, давала такое обещание или нет. Она знала, что это был максимум, на который можно соглашаться. Проституткой она не станет, пусть даже не уговаривают.

– Не надо убегать. Не надо меня подставлять. Тогда я поручусь за тебя. Тогда тебя никто никогда не обидит.

– Я бы душ приняла, – вздохнула Настя.

Она хотела домой. И даже разговор с мамой ее не пугал. В конце концов можно было договориться с ней. А потом уже отомстить. Если остывшее блюдо будет питать мысли и желания.

– Ну конечно!

Жанна не стала спрашивать Настю, как ее зовут. Значит, мама действительно делала заказ. От обиды ком в горле встал, но вместе с тем Настя поняла, что смирилась с этой мыслью. Пока только с мыслью.

Жанна освободила ее, помогла встать под душ, принесла гель, мочалку, банный халат.

Настя с силой давила на мочалку, как будто этим могла смыть грязь из подсознания. Но при этом она понимала, что ее мучения не закончились. Эта Жанна только изображает из себя добренькую, на самом деле она себе на уме. Просто мягко стелет, чтобы жестко спать. С грязными свиньями, у которых есть деньги на платную любовь. Если Настя не ляжет добровольно, появится Леша со своими дружками, даже не надо гадать, что тогда будет… Так что мойся, не мойся, а в дерьмо все равно макнут по самые бантики.