Меня вновь увели со сцены. Спустившись по ступенькам и закурив, я случайно глянул вдоль проулка — из ворот гостиницы выезжал какой-то грузовик. Я тогда мельком отметил — зачем грузовик в таком живописном месте? На задах меня продержали минут десять. Спрятать выбранную комиссией вещицу доверили почтальону, известному своей честность и неподкупностью.

Затем начались чудеса. Вернувшись на сцену, я схватил Тео за руку и попросил напряженно думать о том, где спрятана эта таинственная штукенция. Несколько секунд мне хватило, чтобы выбрать направление, наконец я бросился на площадь, таща за руку восхищенного моей расторопностью почтальона.

Мы торопливо помчались вдоль рядов — мысли местного почтаря были просты и безыскусны. Сначала, наверное, для того, чтобы не выдать местонахождение спрятанного предмета, они скакали с предмета на предмет — он не любил, но «уважал» евреев, особенно таких как я, «научных работников», так он мысленно выразился; то и дело пытался отвлечь себя велосипедом, которому требовалась смазка; не к месту вспомнил о какой-то тетушке Гертруде, которую слишком холодно приветствовал сегодня. Надо будет не забыть поздравить ее с днем рождения. Далее, увлеченный экспериментом, мыслил уже более последовательно. Реакция на мои подергивания стала вполне доступна, он работал без подвохов, но, рассуждая научно, какой подвох мог смутить Мессинга? Вскоре я учуял направление и повел Тео вдоль третьего ряда столов. Зрители поворачивались и, позабыв о пиве, во все глаза наблюдали за нами. Скоро на площади утих шум, окончательно унялись певцы, прекратились разговоры. Я торопливо шел вдоль скамеек, пока не добрался до зрителя, единственного, кто так и не удосужился повернуться ко мне. Я был уверен — предмет у него. Он сидел спиной к проходу, низко опустив голову — какая более явная примета могла бы выдать его?! Лихорадочно забегавшие мысли почтальона утвердили меня в этой догадке.

Другой вопрос — что искать? Кошелек? Нет. Ключ? Носовой платок? Нет. Листок бумаги? Нет. Листок бумаги, сложенный вдвое? Нет. Сложенный вчетверо? Нет. Удостоверение? Нет. Авторучка? Нет. Фотография? Нет. Значок? Нет. Игральные карты или одна карта? Нет. Иголка? Нет, но что-то близкое. В ряд, последовательность. Гребень? Нет, похоже, но не то. Расческа?

Ужас, охвативший Тео, подтвердил — да, это расческа, необходимо отыскать расческу. Я попросил почтальона обратиться к таинственному незнакомцу — пусть тот повернется ко мне. Я уже знал, где спрятана искомая вещь — в правом кармане пиджака. Почтальон, растерянный и восхищенный, потрепал так и не соизволившего повернуться зрителя по плечу. Тот неожиданно поднялся, перешагнул через скамейку и уселся лицом ко мне.

Я потерял дар речи.

Вилли Вайскруфт не спеша достал из бокового кармана расческу и передал моему индуктору, при этом снисходительно объяснил изумленному нарушением правил Теобальду.

— От господина медиума ничего спрятать невозможно.

Мне же посоветовал.

— Закрой рот.

Я исполнил команду и все, что случилось потом, текло через меня, как через уставшую, сонную лошадь, склонившуюся попить воды после напряженного трудового дня.

Воспользовавшись паузой, музыканты из приглашенного оркестра грянули туш, затем принялись с непонятным усердием наяривать досаждавший мне модный фокстрот. Вмиг у меня отчаянно заболела голова. По-видимому, боль отразилась на моем лице, и кто-то из сидевших рядом с Вайскруфтом зрителей поспешил налить мне рюмку яблочной водки. Я сглотнул содержимое, и всякая способность к запредельному ви´дению вдруг оставила меня. Напоследок, правда, обожгла смутным предчувствием беды. Я попытался ухватиться за это предчувствие, овладеть им, но мне поднесли еще одну рюмку. Сил сопротивляться не было, фокстрот с неослабевающей силой давил на психику. Я выпил вторую рюмку и даже сердечно поблагодарил за поднесенный мне яд.

О том, что случилось после, можно сказать только одно — смеркалось. В подступавших к Эйслебену сумерках из-за памятника Лютеру появилась полиция. Впереди шел офицер, за ним вахмистр и рядовой шуцман. Вахмистр и шуцман поднялись на сцену и прервали представление — музыканты разом оборвали мелодию, мне стало радостно. Я отдыхал до той самой минуты, пока начальник полиции не арестовал меня.

— Герр профессор, прошу пойти со мной.

— Что случилось? — с испугу выпалил я.

— Все объяснения в участке, — ответил офицер и приглашающим жестом указал мне дорогу.

Я был вынужден подчиниться.

Вот что отложилось в памяти в тот злополучный день — с Ханной тоже обращались вежливо, не в пример насилию, которое вахмистр применил к фрау Марте. Он повел уникальный экспонат без всяких церемоний — за бороду.

Зрители на площади повскакали с мест, какой-то парнишка бросился в ближайший проулок. Его поймал за шиворот здоровенный мужчина в кожаном переднике. Он прихватил беглеца за шиворот и держал его, пока нас не отвели в участок, расположенный в старинном доме за памятником Лютеру.

В участке нас ждал окровавленные юнгфронтовцы. Один поддерживал раненую руку. Другой с разбитой головой сидел рядом и грустно стонал. В углу лежало тело, накрытое полицейским плащом, в глаза настойчиво лезли подошвы ботинок.

Где-то я уже видал эти ботинки?

Начальник местной полиции, заметив, что не могу отвести глаза, охотно удовлетворил мое любопытство. Он подошел ближе и откинул плащ. На полу лежал Гюнтер Шуббель и бессмысленно смотрел в потолок.

Фрау Марта зарыдала. Она бросилась к Гюнтеру, но один из фрейкоровцев, ввалившихся вслед за полицейскими в вестибюль, схватил женщину за бороду и вернул на место.

Начальник полиции, почему-то кивнув в сторону рыдавшей женщины, объявил.

— Он оказал сопротивление, — и, заметив мой недоуменный взгляд, коротко пояснил. — Стрелял.

Тот же фрейкоровец, наконец, отпустивший фрау Марту, с откровенным недоброжелательством добавил.

— Трех застрелил, красная сволочь!

Фрау Марта, рыдая, воскликнула.

— Он же без рук!?

Фрейкоровец сплюнул и со злобой огрызнулся.

— Заткнись, красная шлюха! Если бы у этого урода были руки, он бы всех нас уложил.

Ханни, как всегда спокойная и деловитая, обратилась к начальнику полиции.

— Я прошу оградить нас от оскорблений. Позвольте мне связаться с моим адвокатом?

— Я тебе покажу адвоката, — фрейкоровец двинулся к ней.

Меня вдруг прошибло — сейчас или никогда! Я вскочил со своего места, однако офицер сам осадил добровольца.

— Заткнись, Ганс! И ступай отсюда! Все уходите. Здесь царит закон. Здесь, фрау Шуббель, все делается по закону, но прежде вы должны дать объяснения, каким образом в вашем реквизите оказалось оружие?

В этот момент двое полицейских доставили Бэллу — где она скрывалась, я так никогда не узнал. Она держалась с необыкновенным достоинством, потряхивала гривой, однако когда ей предъявили для опознания труп Вилли, она тоже разрыдалась и опустившись на колени стала гладить Вилли по волосам. Отодвинула прядь, и я увидел дырочку в черепе. Ему выстрелили повыше уха, ближе к затылку.