Бэлла вскрикнула так пронзительно, что по телу побежали мурашки. Ханни не выдержала и бросилась к ней, затем повернувшись и вполне спокойным голосом, но с нескрываемой угрозой, предупредила потянувшихся к выходу добровольцев.

— Вы ответите за это убийство!

Ганс, верзила и наглец, вскинул руку. В этот момент начальник полиции неожиданно позабыл о законе срывающимся голосом выкрикнул.

— Всех в камеру. По отдельным камерам.

Я решил, что этот приказ касается всех, кто находился в приемной, но я ошибся — в камеры отвели только нас — добровольцы из отряда местной самообороны поспешили покинуть помещение.

Один из полицейских засомневался.

— И господина профессора?

— И его тоже! — закричал начальник участка.

Когда нас повели по узкому, покрашенному в цвет кофе с молоком коридору, Ханни успела шепнуть мне.

— Держись спокойно. Ты ничего не знаешь. Багажом занимался Вилли.

Я держался изо всех сил. Капля алкоголя, способная сгубить даже самого могучего экстрасенса, страх, превращающий людей в свиней, — все перемешалось в груди. Кем я был без врожденной способности, о которой так много и так возвышенно рассуждал Вилли Вайскруфт. Кстати, как он оказался на площади? Он следил за нами? Шестым чувством я ощутил ошибочность этой догадки, однако в тот момент мне было не до выяснения ментальных позывов. Мысль вернулась в прежнее русло — кем меня сочтут в этом уютном, прикрытом кружавчатыми передниками средоточии зла? Грязным еврейским иммигрантом, ухитрившимся всадить нож в спину приютившей его родине? Такое преступление не имело ни срока давности, ни смягчающих вину обстоятельств. Вряд ли имело значение, что во время войны я гастролировал по свету. Это алиби ничем не могло помочь мне, хотя бы по тому, что определению я был коварным предателем, сионским кровопийцей и потомком Иуды Искариота. Единственная надежда была связана с Ханни, а также с тончайшей соломинкой — полицейский назвал меня «профессором. В Германии это звание много стоило. Добавком можно было считать добротную одежду, особенно шляпу, не позволявшую без предупреждения выстрелить в ухо.

Мессинга первым вызвали на допрос.

Офицер успокоился и держался с некоторой предупредительностью. Он сообщил, что в условиях чрезвычайного положения, введенного в области Мансфельд в марте этого года, он вынужден задержать меня, ибо я оказался причастным к государственному преступлению — перевозке оружия. Снабжение оружием террористов, покушающихся на конституционные основы республики, это, знаете ли. Возможно, я замешан косвенно, может, меня использовали в темную, но это не меняет дела.

Затем начальник объявил, что в отношении меня будут соблюдены все нормы демократической процедуры, ведь он демократ. Точнее, социал-демократ.

— Разрешите представиться, старший секретарь полиции Штольц, — он прищелкнул каблуками.

Дело, заявил господин Штольц, представляется не таким простым, каким оно может показаться на первый взгляд. Здесь налицо заговор, направленный на подрыв устоев республики, в связи с чем он вынужден пойти на особые меры.

Хмель испарялся, прояснилась запредельная даль, и я нутром ощутил страх, который изводил задержавшего нас законника и социал-демократа. Более всего этот приверженец соблюдения юридических процедур боялся разгула страстей, которые могли вновь опрокинуть порядок в провинциальном Эйслебене.

В этом предчувствии таилась неразрешимая загадка, ведь более несовместимых понятий, чем «разгул» и Эйслебен, трудно было отыскать. Этот нонсенс произвел на меня отрезвляющее действие. На вопрос, что я могу показать насчет оружия, я заявил, что знать не знаю ни о каком оружии. У меня контракт, затем потребовал, чтобы со мной и со всеми артистами обращались достойно.

Начальник полиции прищелкнул каблуками и пообещал, что дознание будет произведено аккуратно и в кратчайшие сроки.

— Какое дознание?! — воскликнул я.

Только этого мне не хватало. В этом случае моей карьере в Винтергартене, а может, и во всей Германии, сразу пришел бы конец.

Меня поддержал голос от двери.

— Господин Штольц, не надо никакого расследования!

Я обернулся — в кабинет по-хозяйски вошел Вилли Вайскруфт.

— Ни о каком расследовании и речи быть не может, — подтвердил он. — Господин профессор никоим образом не причастен к шайке красных головорезов, пытавшихся использовать его известность для осуществления своих гнусных планов.

Первым порывом было возмущение, желание возразить, поправить Вилли, но опыт быстротекущей жизни взял вверх и я прикусил язык. Успокоившись, сказал самую постыдную в своей жизни фразу.

— Да-да, я не знаю ни о каком оружии.

Начальник полиции обратился к Вайскруфту.

— Если вы, господин Вайскруфт, готовы поручиться за герра профессора, и герр профессор даст слово, что при первой же необходимости явится в Эйслебен для дачи показаний, я готов отпустить его.

— Гарантирую! — коротко выразился Вилли.

Мы с Вайскруфтом вышли на улицу. У входа Вилли ждал легковой автомобиль. Этот автомобиль вконец доконал меня — владельцу «мерседеса» возражать бесполезно. По инерции, я позволил усадить себя на переднее сидение, затем, собравшись с силами, сходу нырнул в сулонг.[29]

Оказавшись в запределье, я смутно разглядел Ханни, сидевшую в камере на откинутой койке и сложившую руки на коленях. Губы ее были сжаты. Приметил начальника полиции, кому-то докладывающего по телефону — о чем он говорил, я не мог разобрать. Перевел ментальный взгляд на комнату отдыха, где полицейские обсуждали подробности засады, которую добровольцы из местного отряда самообороны, гордо называвшегося «Штурмовой батальон Эйслебена», устроили красным. Вахмистр возблагодарил Всевышнего за то, что ему и его напарникам не пришлось сидеть в засаде, иначе они тоже кого-нибудь не досчитались. Один из шуцманов подхватил — этот красный настоящий оборотень. По мне, признался он, его следовало бы сжечь и дело с концом. У нас в деревне с такими не церемонились. Вахмистр согласился — такого ловкача, который без рук обращается с оружием, ему никогда встречать не доводилось, даже на фронте. Потом многозначительно заметил — кто бы подумать, что спартаковцы делают ставку на ведьмаков.

Эти слова подтолкнули их к размышлениям о той роли, которую играет в жизни случай. Вахмистр припомнил стрельбу на лесной дороге, грязь и лужи в колеях, по которым им пришлось пробираться к месту засады, грузовик, задержанный местными добровольцами. Его послали в лес восстановить закон и порядок, вот почему он сразу решил поставить фрейкоровцев на место. Вахмистр поднял руку, крикнул — прекратить стрельбу! Штурмовики нехотя подчинились. Затем вахмистр поправил ремень и уже совсем было решился выйти из-за ствола, чтобы окриком прекратить безобразие, как вдруг из-под грузовика раздался выстрел, и один из штурмовиков, как подкошенный, упал на землю и завопил — он попал в меня! Он попал в меня!