Оживленно беседовали Тиберий и консул Фульвий Флакк – человек с насмешливыми глазами и вьющимися волосами. Флакк славился остроумием, тонким знанием людей и жизнерадостностью. Казалось, ничто не могло вывести его из душевного равновесия.

Все шестеро были авгуры – члены древней и влиятельной жреческой коллегии. Ни в одном важном деле римляне не обходились без гаданий. Перед тем, как открыть народное собрание или начать сражение, они прибегали к гаданиям.

Авгуры часто собирались на пиры, где обычно спорили, как толковать ту или иную примету. Но сегодня им было не до гаданий. Восстание рабов в Сицилии, взбудоражив Рим, взволновало даже невозмутимых авгуров.

– Как вам нравится Плавций, эта тыквенная голова! – зло сказал Назика, ковыряя во рту зубочисткой. – Бежать от кучки скотов! Ему бы не тогу носить, а столу[18].

– А что он мог сделать с двумя манипулами. Говорят, рабов больше тысячи, – проговорил Муций Сцевола.

Аппий Клавдий недовольно взглянул на Сцеволу.

– И тебе ли говорить это, Муций?! В наше время при одном лишь появлении римских легионеров враги обращались в бегство. Разве ты забыл, что под Магнезией тридцать тысяч наших разгромили восьмидесятитысячную армию царя Антиоха, потеряв всего тридцать воинов. Нынешние воины – сущие цыплята. Куда только девалась былая римская доблесть!

– Какой доблести можно требовать от воинов, если у них нет ни хлеба, ни крова, – сказал Тиберий. – Я встретил в Риме старого легионера, которого помню еще с Карфагена. Наводнение разрушило его дом. С земли его согнали. И таких сейчас сотни.

Лелий открыл глаза и тихо, почти мечтательно заговорил:

– В этом году я хочу предложить народу мой план передела общественного поля. Когда крестьяне получат землю, тебе, Аппий Клавдий, не придется больше сокрушаться об утерянной римской доблести.

Назика сердито буркнул:

– Твое лекарство, Лелий, страшнее самой болезни. Добрые граждане все равно не допустят этого закона.

– Провести земельный закон – все равно что бросить мечи на Форуме, – поддержал Назику Фульвий.

– Разве можно назвать добрыми гражданами тех, кто расхватал общественную землю и равнодушно смотрит на бедствия и нищету своих сограждан! – горячо воскликнул Тиберий.

– Мальчишка! – процедил сквозь зубы Назика. – Твой отец высек бы тебя за эти слова.

– А я согласен с нашим молодым другом, – сказал Аппий Клавдий. – Восстание сицилийских рабов показывает, какие бедствия несет стране замена крестьян рабами.

– Давно ли ты, Аппий Клавдий, стал согласен с этим молокососом? – спросил Назика. – Не ты ли сам выступал в сенате против передела земель, пока тебе не отказали в триумфе?

– Ты лучше сам расскажи, как тебя отчитали в сенате за мошенничество с курами! – усмехнулся старик.

Он намекал на известный всем присутствовавшим случай, когда Назика не кормил кур, а потом за час перед боем дал им корм. Они его клевали с такой жадностью, что, казалось, подавятся. Однако римское войско было разбито. Поражение приписали нечестному поступку Назики.

– Кто после таких «гаданий», – закончил старик, – будет верить авгурам? И так о нас говорят в народе, что мы сами не можем без смеха глядеть друг другу в глаза.

Назика был задет за живое. Глаза его выпучились. Он хотел что-то крикнуть, но на его плечо легла рука Сцеволы.

– Друзья, оставим спор, – сказал Сцевола. – Время позднее. Выпьем за Флакка! За его успех в Сицилии, за победу над мятежными рабами.

Назика осушил свой фиал.

Аппий Клавдий протянул фиал Тиберию, принял его фиал и выпил вино маленькими глотками. Потом сказал:

– Задержись, Тиберий. Пойдем домой вместе.

Тиберий вышел наружу, где у дверей стоял раб Аппия Клавдия с факелом. Отослав раба вперед, Клавдий взял Тиберия за руку.

– Буду говорить с тобой прямо, по-стариковски. У меня есть дочь. О ней еще никто дурно не отзывался. Она трудолюбива и послушна. Со мной рад породниться любой сенатор. Но мне нравишься ты. Понял? Подумай и дай ответ. А пока прощай. Мне здесь нужно сворачивать.

– Тебе не придется долго ждать моего ответа. Я согласен, – сказал Тиберий дрогнувшим голосом.

– Ну что ж, тогда решено. А приданым я тебя не обижу.

Войско расположилось у подножия холма. Весь день легионеры шли по каменистой дороге из Катаны. До Энны было еще далеко, и консул Флакк решил не обременять уставших легионеров постройкой лагеря. Он вызвал к себе в палатку старшего центуриона Постумия.

Верный служака не замедлил явиться. Вся грудь Постумия была увешана шейными цепями и фалерами, полученными в награду за храбрость.

– Ну как, готовы колодки и оковы для рабов? – спросил консул.

– Готовы, – ответил Постумий. – Еще вчера я разослал воинов по виллам занять у господ колодки. Теперь у меня в обозе их десять тысяч.

Центурион вышел из палатки. Луна заливала мягким светом поляну и лежавших на ней воинов. Пожилой легионер с лицом, изрезанным шрамами, приподнялся на локте. Это был Квинт Меммий. Тиберий Гракх помог ему в беде, дал денег. Теперь Квинт – легионер, и семья на время обеспечена.

Меммий прислушивался к разговору воинов, сидевших поблизости. В одном он сразу по голосу узнал Курция. Курций, как всегда, хвастался своими подвигами:

– Я летел впереди других на белом коне, и, как ни храбры были пуны, они, увидев меня, пустились в бегство. Тогда я метнул копье и пронзил начальника пунов вместе с лошадью.

– Постой! – перебил хвастуна другой легионер. – Только что ведь ты говорил, что служил гастатом; откуда же у тебя взялся конь?

– Как откуда! – ничуть не смутился Курций. – Разве я не сказал, что отнял коня у начальника?

– Так ты же пронзил его копьем!

Воины захохотали.

– А ты кто такой, чтобы надо мной смеяться! – обиделся Курций. – Сам в легионе без году нундины, а вышучиваешь ветеранов. Все знают мою храбрость, всем известно, что я не пожалею жизни для родины.

– Родина, родина, – вздохнул его собеседник. – Что значит родина для тех, кто потерял землю? Пустой звук. Ну, усмирим рабов, а что это даст нам, колонам? Господа по-прежнему будут пасти скот на нашей земле.

«Действительно, – думал Квинт, – что дала мне война с Карфагеном? На земле предков пасутся стада Рупилия. А я снова иду на войну. Почему? Потому что сицилийские господа обращались с рабами хуже, чем с животными».

– Что же ты предлагаешь? – спросил кто-то говорившего.

– Я?! Ничего! Только мы не должны быть ослами. Рабы не трогают земледельцев. Они бьют одних богачей.