Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гай с Блоссием с самой весны отдыхали в Кампанской усадьбе, занимаясь на досуге изучением аттического красноречия. Корнелия часто получала от младшего сына письма, исписанные быстрым и неровным почерком. Полулежа на низкой постели в своей комнате, она перечитывала доставленное вчера письмо:
«Вместе с Блоссием отправились в Капую, куда прибыл известный в Афинах оратор Эвтерп. Его речь – красивый набор слов. Слова подобраны тщательно, точно камешки в пестрой мозаике. Но в речи нет души. На обратном пути любовался морем, мягким изгибом залива, очертаниями Везувия…»
Корнелия отложила письмо и задумалась. Как несходны ее сыновья! Тиберий мягок и сдержан, Гай резок и вспыльчив. В споре он с трудом сдерживает себя. Тиберий напоминает более римлянина, а Гай – грека. Недаром друзья прозвали его Демосфеном!
Неожиданно открылся занавес, и в комнату вбежал Гай. Корнелия вздрогнула.
– Что случилось, Гай, ведь ты не собирался приезжать до зимы?
– Не мог выдержать! – сказал Гай и поцеловал мать в щеку. – Узнал, что Тиберий отправляется в Нуманцию. Хотел попрощаться с ним.
– Тиберий ушел сегодня утром.
Несколько мгновений Гай стоял молча, с опущенной головой. Потом, резко вскинув голову, сказал:
– Как жаль, что нас разделяют почти десять лет. Я хотел бы всюду быть с братом, разделять с ним все труды и опасности, иметь с ним общих друзей.
– Ты и так их имеешь. Вас обоих воспитал Блоссий. Он ваш лучший друг.
При имени Блоссий юноша встрепенулся:
– Пойду приглашу его к ужину.
Блоссий сидел у стола, держа развернутый свиток. Но глаза его были устремлены поверх книги.
– О чем ты задумался, учитель?
– О Тиберии! Снова его жизнь в опасности, как в те годы, когда он еще мальчиком воевал под Карфагеном. И опять он должен сражаться за несправедливое дело.
– Ты хочешь сказать, что поход против нумантийцев так же несправедлив, как и война с не ожидавшими нападения карфагенянами?
– Еще более несправедлив. Пуны хоть прежде были врагами Рима. Нумантийцы никому никогда не угрожали. Они стали жертвой алчности. Их ненависть к Риму вполне оправдана. Можно ли осуждать людей, не желающих стать рабами, за то, что они не соблюдают правил боя и нападают врасплох, по ночам?
– Это так, учитель. Но они варвары, а Аристотель считает, что варвары самой природой предназначены для рабства.
– Аристотель и римлян считал варварами. Люди рождаются свободными. Рабство несет человечеству одни несчастья. С тех пор как в Риме появилось много рабов, умеренность и доблесть сменились алчностью и высокомерием.
Острогрудый корабль, разрезая волны, плыл на Запад, к берегам Иберии, откуда, как гласила пословица, корабли возвращались с серебряными якорями.
Высокий, широкоплечий гребец легко двигал тяжелое весло.
Кормчий триремы – горбоносый грек – догадывался, что человек, вытащенный на борт вместе с якорной цепью, – беглый раб. Но какое ему до этого дело? Не сдавать же его портовой охране? Два дня назад пришлось выбросить за борт на корм рыбам тщедушного египтянина, купленного в Александрии за пятьдесят драхм. Сколько ни бил его надсмотрщик плетью, египтянин не мог справиться с дубовым веслом. «А этого даже не надо подгонять, – думал кормчий. – Находка!»
Каждый взмах весла приближал Ретагена к родине. Там, за горизонтом, за краем моря, освещенным лучами заходящего солнца, – родные горы.
Ночью корабль бросил якорь у Нового Карфагена. Портовая стража не разрешала причаливать к молу в ночное время – боялись пиратов.
До берега было недалеко. Ретаген видел огни гавани.
Надсмотрщик стал открывать замки цепей, и рабы гуськом спускались в трюм, где их запирали на время стоянки корабля. «Теперь или никогда», – пронеслось в мозгу Ретагена. Он закрыл глаза и упал на скамью.
– Эй, ты, вороний корм, вставай! – крикнул надсмотрщик и больно пнул Ретагена ногой в бок. Ибериец не шевелился.
– Я тебе покажу, как притворяться!
Плеть обожгла плечо. Рассвирепевший надсмотрщик не заметил, что гребец приоткрыл глаз. Бросок – и горло надсмотрщика в руках Ретагена. Легкий хрип – и все кончено. Подобрав рукой цепь, Ретаген метнулся к борту.
Тяжелая цепь тянула ко дну, но он продолжал плыть. И выплыл. Полежав на камнях, Ретаген побрел по темной улице. Пройти с цепью через городские ворота было невозможно, поэтому он обратился за помощью к незнакомым людям. У полуразвалившегося домика он с трепетом постучал в покосившуюся дверь.
– Кто здесь?
На пороге показалась старческая фигура.
– Помоги! – Ретаген показал на свою цепь.
Старик стоял несколько мгновений в нерешительности. Потом спросил:
– Рудники?
– Нет, оттуда, – Ретаген показал рукой в сторону моря.
– Это лучше. Ты не клейменый?
Ретаген отрицательно покачал головой.
– Что ж ты стоишь? Заходи!
Захлопнув дверь, хозяин сказал:
– Тебе повезло, что попал ко мне. Я кузнец и смогу освободить тебя от цепи. Хорошо, что не с рудников. Хозяева рудников ставят своим рабам на лбу большие клейма, с ними далеко не уйдешь.
Пока Ретаген отдыхал на каком-то тряпье, старик рассказал, что он сам был рабом и всего лишь год как отпущен на свободу.
– Многие рабы, освободившись, забывают о том, кем они были, – закончил кузнец. – Но я не из таких.
К утру он, сняв с Ретагена цепь, выковал из нее кривой кинжал, какие обычно носят иберийцы. Накормив и снабдив Ретагена провизией, кузнец провел его через городские ворота.
– Кто это? – спросил страж, указывая на Ретагена.
– Мой помощник, – спокойно ответил старик.
Действительно, этот великан был похож на молотобойца.
На прощанье Ретаген обнял кузнеца. Он не находил слов, чтобы выразить ему свою благодарность.
Чем ближе подходил Ретаген к Нуманции, тем тревожнее становилось у него на душе. Как встретит его родина? Кузнец сказал, что уже семь лет его земляки ведут войну с римлянами. Может быть, римляне разрушили его город и обратили нумантийцев в рабов, как карфагенян? Ретаген отогнал эту мысль. А Веледа? Наверное, забыла о нем.
Вот и быстрый Дуриус. Берега густо одеты буком и тополем. Ретаген спустился к воде. Она так чиста, что на дне можно пересчитать камешки. Ибериец наклонился к воде, но напиться не успел. Он услышал топот копыт и спрятался в зарослях. Сквозь ветви Ретаген увидел группу всадников и по одежде признал в них земляков. Ибериец выбежал на дорогу. Всадники остановились. Подойдя поближе, Ретаген воскликнул:
– Авар!