пустой дороге был в разгаре футбольный матч, и вокруг детских ног гонялся за мячом, приплясывал и лаял жесткошерстный терьер. Джин чуть было не поинтересовалась, почему никто не в школе среди дня в четверг, но вид у всей компании был довольно одичавший, они вполне могли выругаться в ответ, и она в своем лучшем костюме почувствовала себя неловко. Она исходила из предположения, что Марта Кэмкин наподобие тети Розы – респектабельная состоятельная обитательница Челси, но высокая испачканная сажей вилла на Луна-стрит, где она занимала первый этаж, кажется, говорила о другом. Пока Джин топталась на тротуаре, проверяя адрес в карманном ежедневнике, в тени у подвала что-то мелькнуло, и из-за переполненного металлического мусорного бака выскользнула крыса. Она особенно не боялась и не торопилась – скорее шла вальяжно, подумала Джин и сама как мышь прошмыгнула на ступеньки крыльца и позвонила в дверь.

Зная от Элис Хафьярд, что отец Марты – викарий, она нашла его в церковном справочнике Крокфорда меньше чем за минуту: Кэмкин, Уильям Сефтон, приход Святого Иоанна, Чатем, род. 1903; Кеб. колл., Оксфорд; бакалавр, магистр богосл. теолог. колл. Уэллс. Она позвонила в приход в воскресенье днем, рассчитав, что это удачный момент: после обеда, перед вечерней. Голос на том конце был тихий и робкий, совсем не подходящий для чтения проповедей с кафедры, и Джин удивилась, когда говорящий представился как преподобный Кэмкин. На вопрос о местонахождении Марты он немного виновато ответил, что больше не общается с дочерью – неожиданное признание для священнослужителя.

– У меня есть только ее старый адрес, но, возможно, там кто-нибудь будет знать о ее недавних перемещениях. Мы, к сожалению, не знаем. Надеюсь, с ней ничего не случилось?

Джин на секунду растерялась.

– Нет-нет, – сказала она. – По крайней мере, насколько мне известно. Я просто провожу некоторые изыскания о пациентах лечебницы Святой Цецилии после войны.

– А, понятно. Марта точно там была. Может быть, если вы ее найдете, напомните о нас? Ее мать неважно себя чувствует.

Согласившись выполнить странное поручение совершенно незнакомого человека, она записала последний известный телефонный номер Марты в Форест-Хилле.

Еще ровно два телефонных звонка – и Марта была найдена в ее нынешнем обиталище на Луна-стрит. Цепочка адресов оказалась на удивление короткой, и Джин задумалась, так уж ли старался отец отыскать свою дочь и что могло быть причиной их разрыва.

Когда она в конце концов связалась с Мартой, чей уверенный интеллигентный выговор, возможно, тоже повлиял на решение разодеться для визита, она не стала упоминать Гретхен и держалась версии о том, что ее интересует лечебница Святой Цецилии. И это была правда, хоть и не вся.

– Да, Святая Цецилия. Я там лежала. Очень хорошо ее помню, особенно потолок.

– А что особенного было в потолке?

– К сожалению, абсолютно ничего. Просто я ужасно долго лежала на спине, уставившись в него.

– А, понятно. Простите, я сегодня медленно соображаю.

– А как вы вообще меня нашли?

– Упорная работа, неблагодарный журналистский труд. Можно мне как-нибудь зайти к вам поговорить? Это спаренный телефон, и я не могу его долго занимать.

– Давайте. В любой день, кроме среды и пятницы. В эти дни я преподаю.

– Тогда в четверг?

– Мне удобнее днем. В три?

Дверь дома номер 16 по Луна-стрит открыла высокая эффектная женщина с алой помадой, в испачканной краской блузе и широкой развевающейся юбке. Темные волосы повязаны шарфом не под подбородком, как делала Джин и все нормальные люди, а вокруг головы с узлом спереди. Она уставилась на жакет Джин оценивающим взглядом и спросила:

– Это меховой воротник?

– Да, – призналась Джин, которую это необычное приветствие застало врасплох. – Лиса, наверное, но точно не знаю – это подержанное.

– Боюсь, вам придется оставить его здесь – у меня жуткая аллергия. Простите за занудство.

На ней были красные туфли без задников, которые звонко шлепали по плитке пола, когда она вела Джин по общей прихожей к ряду вешалок. Самой же примечательной чертой, которую Джин изо всех сил старалась не замечать, с трудом выпутываясь из преступного жакета и вешая его, было то, что она ходила с палкой. А ее ладони и запястья были перевязаны странными кожаными ремешками, так что свободными оставались только пальцы.

– Хотите чаю? Только молоко кончилось, – сказала Марта, открыла дверь в свою квартиру, которая занимала нижний этаж в задней части здания, и проводила Джин в просторную комнату с высокими потолками.

Она была оборудована как мастерская художника, но у одной стены был диван, а у окна – кушетка и кофейный столик. Надо всем возвышался мольберт с холстом, размеченным едва заметными линиями. Стол на козлах был завален мятыми тюбиками с краской, банками с кистями, тряпками в пятнах и засохшими палитрами. В одном углу громоздились, как гигантские ломти хлеба, холсты. В букете соревнующихся между собой запахов ни один не был приятным – пахло скипидаром, стиркой, полной окурков пепельницей и остатками обеда.

Распознав бедность, Джин извлекла из фирменной сумки универмага “Питер Джонс” коробку флорентинок и немного неловко протянула ее Марте.

– Это я вам принесла.

Медленная широкая улыбка преобразила ее осунувшееся лицо, и пока она длилась, Марта была очень красивая.

– Правда? Спасибо Господу за вас. У меня сто лет не было такого угощения. Давайте их сейчас съедим. – Она принялась рвать картонную упаковку раньше, чем у Джин появилась возможность сесть. – Я сварю к ним кофе. Ненавижу чай без молока. Пойдемте на кухню.

Она показала палкой вперед, и Джин зашла в узкую длинную комнату. Там был несусветный беспорядок. В раковине и на сушке громоздилась грязная посуда, а на маленьком столике, покрытом желтой клеенкой, прожженной и расплавленной в местах соприкосновения с горячими кастрюлями, помещалась пара кожаных сапог и жестянка обувной мази. Кафель на стенах был забрызган жиром и растительным маслом – чем ближе к плите, тем гуще. На прогнувшихся полках теснилась щербатая посуда, пыльные банки с приборами и всяческие неаппетитные пакеты и коробки.

Джин с опаской двинулась по липкому полу, который хрустел под ногами коркой рассыпанной соли, а может, сахара, мимо деревянной сушилки, увешанной предметами женского белья, которое обычно не выставляют на всеобщее обозрение – плотными черными панталонами, нижними рубашками и чулками телесного цвета, похожими на сморщенные ноги. Хозяйственные усилия самой Джин никогда далеко не простирались, но даже она ужаснулась. Марта же, которую, казалось, этот хаос совершенно не смущает – или она попросту его не замечает, – весело что-то напевала и, выудив из завалов две чистые кружки, быстро протерла их полой блузы.

Когда они вновь обосновались в мастерской с кофе и разорванной коробкой печенья, Джин спросила:

– А вы многое помните со