– Да, – сказала Марта с набитым печеньем ртом. – Я помню все, кроме тех моментов, разумеется, когда меня по уши накачивали опиатами. Они ничего не смогли для меня сделать. Когда меня выписывали, я себя чувствовала ничуть не лучше, чем когда я туда поступила. Но, возможно, меня и не собирались вылечить, а просто хотели дать передышку моим родителям. Тогда я об этом не думала; мне только потом это пришло в голову.

– Я так поняла, что вы больше не видитесь с родителями, – сказала Джин, осторожно касаясь этой деликатной темы.

– Откуда вы знаете? Вы с ними говорили? – Марта потянулась за очередным печеньем.

– Да, потому что разыскивала ваш адрес. Ваш отец просил передать вам добрые пожелания.

Что-то вроде того. Джин не смогла вспомнить точное выражение, только свое впечатление отчужденности, одновременно и не родительское, и не христианское.

Марта подняла брови.

– Что ж, – сказала она, – неожиданный поворот.

– Он сказал, что ваша мать не очень хорошо себя чувствует. Это основное.

– Черт. Видимо, придется с ними связаться.

– Да, чтобы не жалеть потом, – сказала Джин, оказавшаяся в какой-то странной роли посредника между людьми, с которыми не знакома.

Этот непрошеный груз ответственности, кажется, давал ей право на некоторое любопытство.

– Вы поссорились?

– Мне надоело, что они все время мной недовольны. – Она рассеянно сколупнула с блузы засохший струп синей краски.

– Слишком разные взгляды?

Краска под коркой была еще мягкая, и буквально за пару секунд Марта умудрилась заляпать синим чашку с кофе, юбку и лицо.

– Это слабо сказано. Любая тема вызывает ожесточение. Религия, политика, искусство, жизнь. Моя жизнь, по крайней мере. Они по сути эдвардианцы, абсолютно потерянные в современном мире. И ничего не могут с этим поделать.

– Мир очень сильно изменился со времен их молодости, – сказала Джин немного рассеянно: Марта пачкалась все больше, может, пора ей об этом сообщить.

– По мне так недостаточно изменился, – сказала Марта и вытерла палец о рукав. – А почему вы интересуетесь лечебницей Святой Цецилии?

Джин достала ручку и блокнот и открыла его на чистой странице.

– Вы помните девочек из своей палаты?

– Да. Гретхен, Бренда и бедняжка Китти.

– Все ее называют бедняжкой, – сказала Джин.

– Ну, она двадцать три часа в сутки была на “железном легком”. Что это за жизнь. И при этом религиозна до безумия. Диву даешься, зачем ей этот бог, который счел нужным создать полиомиелит.

– Наверняка ваш отец смог бы объяснить, как христиане понимают смысл страданий, если бы вы его спросили, – ответила Джин.

Она начала жалеть, что приходится обходиться без жакета. Хотя день стоял теплый, здесь таинственным образом было прохладно, а спинка кушетки за спиной казалась влажной.

– Нет уж, спасибо. Интересно, там ли все еще Китти.

– Не там. Лечебницу Святой Цецилии превратили в школу для мальчиков.

– Вот это поворот. Я, по-моему, за все время даже мельком не видела там ни одного мальчика.

– Как интересно, – заметила Джин. – Я здесь по поводу Гретхен. Вы были с ней дружны, правильно?

– Да, недолго. Выбор был небольшой: с одной стороны она, с другой – мерзкая Бренда. Китти, конечно, была не в счет.

– Бедняжка Китти.

Продолжая смотреть ей в глаза, Джин стала черкать в блокноте. Рисунок был всегда один и тот же – единственный вытаращенный глаз.

– Именно. А что Гретхен? У нее все в порядке?

– Она сделала весьма необычное заявление, которое я сейчас изо всех сил стараюсь проверить. Что, находясь в лечебнице, она забеременела, оставаясь девственницей.

Марта с грохотом поставила чашку на стол и уставилась на Джин.

– Серьезно?

– Она предельно серьезна. Хочет это доказать и готова к всевозможным медицинским анализам и обследованиям.

– Господи. Не могу поверить, что это продолжается до сих пор.

Ручка Джин скользнула по странице.

– Вы об этом знали?

– Да, она мне еще тогда рассказала. Приезжала ко мне в Чатем вскоре после того, как меня выписали. Сказала, что беременна и что это “чудо”.

– А что вы подумали? Вы же были прямо там, когда все это должно было произойти.

– Я решила, что она соврала насчет дат.

– Почему вы так решили? Зачем ей вас обманывать, вы же подруги?

– А почему женщины вообще врут? Конечно, чтобы защитить себя.

От этого диалога у Джин закружилась голова.

– Знаете, кроме вас, никто даже не допускал, что она может врать.

У Марты вырвался смешок.

– Вы, видимо, разговаривали только с милыми людьми. Надо было сразу идти к стерве.

Их прервал стук в дверь и одновременный трезвон сразу всех звонков во всех квартирах.

– О боже! Это Деннис. Жена вышвырнула его из дома, а когда она на работе, он приходит – надеется, что его кто-нибудь впустит. Я сейчас.

Она поднялась со стула и захромала в коридор, закрыв за собой дверь.

Джин предположила, что у Денниса мало шансов против Марты, с палкой она или без. Издалека доносились возбужденные голоса. В отсутствие хозяйки она стала рассматривать прислоненные к стене холсты. Вряд ли Марта будет возражать, а может, даже ожидает этого.

Картины, в основном городские пейзажи с разбомбленными домами, заброшенными церквями и пустырями, застали Джин врасплох. Она ничего не знала об искусстве, не считая того, что почерпнула из походов в Национальную галерею, и представляла себе, что живопись Марты, скорее всего, дерзкая, абстрактная и непонятная. А эти картины оказались – по крайней мере на непрофессиональный взгляд Джин – старомодными, написанными с натуры и радующими глаз. В каждой композиции была какая-нибудь деталь, привносящая в серость ноту красоты или оптимизма – хрупкий цветок, растущий из трещины в стене; радуга в маслянистой луже; птица, вьющая гнездо на разрушенной трубе.

Она разглядывала картины, а ее мысли снова и снова возвращались к неожиданному предположению Марты, что Гретхен ей лгала. В этом не было никакого смысла. Зачем Гретхен лгать Марте, своей подруге, которая к тому же едва ли станет ее осуждать?

Шум в прихожей усилился до фортиссимо, и Джин решила, что пора подключиться. Она застала Марту и потенциального нарушителя границ за перетягиванием каната сквозь щель почтового ящика, причем в роли каната выступала трость Марты.

Возможно, воодушевленная прибытием подкрепления, Марта резко отпустила рукоятку, и она отскочила, застряла в челюстях почтового ящика и отправила противника кубарем по ступенькам. Пока он без остановки поливал Марту ругательствами, она поспешно перетащила трость обратно на свою сторону двери.

Еще несколько жильцов стали спускаться по лестнице, чтобы разобраться в ситуации. Дебоши, видно, происходили регулярно. Удовлетворившись тем, что это “всего лишь Деннис”, они пожали плечами и разошлись по своим квартирам, а он остался бесноваться на тротуаре.

– Прошу прощения, – жизнерадостно