Левой рукой Райя подал Биону знак: пора отступать. Площадь опустела, но не до конца. Наиболее любопытные встали в круг и глазели на сражение. Через них Райя и надеялся прорваться. Заметив брешь, Райя пальцем указал на нее. Бион схватил мальчишку, и все трое начали проталкиваться сквозь толпу. Эфесы мечей помогали им пробивать дорогу.

Райя выбрался первым. Он махнул рукой, поторапливая Биона и мальчишку. Однако любопытство толпы быстро сменилось прежней озлобленностью и запоздалым желанием отомстить. Биону и Кенне стали подставлять подножки, стремясь опрокинуть на землю.

Одна из этих попыток увенчалась успехом. Бион споткнулся и упал, успев прикрыть собой мальчишку. При падении случилось немыслимое: меч выскользнул у него из пальцев. Меч, который Бион привык ощущать продолжением руки.

Но и без оружия Бион продолжал защищать Кенну – теперь своим телом. Сквозь толпу к ним прорвался первый мститель – крестьянин с косой, которую он держал обеими руками. Лезвие находилось над самой головой Биона. В полуоткрытом рту нападающего виднелись гнилые зубы. Жилы на шее напряглись. В глазах – ненависть вперемешку с потребностью убивать. Бион инстинктивно выбросил вверх руку, сознавая всю бесполезность такой защиты. Крестьянин занес косу. Ее лезвие рассекло воздух.

Месть не удалась. Догадавшись, что соратник попал в беду, Райя повернулся и метнул в крестьянина свой меч. Лезвие вонзилось нападавшему в грудь. Он упал, выронив косу. Райя бросился к Биону, успев по пути подхватить его меч и свалить еще одного озлобленного крестьянина. Затем Райя вернул Биону его оружие и вытащил из груди мертвеца свое. Бион вскочил, увлекая за собой мальчишку, и все трое поспешили убраться с площади. Они бежали со всех ног. Кто-то еще пытался преследовать их, но через несколько улиц погоня отстала.

Бион помнил благодарность в глазах мальчишки, когда Кенна и его защитники наконец достигли резиденции сановника. Солдат также поблагодарил Райю за спасение собственной жизни, но сделал это с раздражением. Почему? Потому что хорошо знал Райю: опытный воин, но ленивый. И слишком честолюбивый. Вечно что-то замышляет, стремится получить больше, вырваться за пределы занимаемого положения. Бион знал: когда-нибудь Райя напомнит о долге, и тогда по законам воинской чести его придется вернуть.

Когда Райя уехал, чувства Биона напоминали скомканное одеяло, которое требовалось хорошенько разгладить. Он знал, что Райя не сказал ему всей правды, но поручил работу. Бион не горел желанием браться за нее, и в особенности – связываться с Райей на таких условиях. Но взятые обязательства он привык выполнять до конца, даже утомительные и раздражающие. Нынешняя жизнь, при всей ее скудности, вполне устраивала Биона. Ему не хотелось покидать свое маленькое тесное жилище на месяцы, а то и на годы. Неизвестно, сколько времени уйдет на новую работу. У него не было желания снова убивать.

И все же…

Почему тогда в нем шевельнулось предвкушение? Почему он с легкостью вспомнил запах крови и то, как послушно раскрывается плоть, вспоротая острым лезвием?

Бион закончил сборы. Скоро он покинет свою деревушку и отправится вначале в Хебену, а затем в Ипу – догонять Эмсафа.

«Неужели я соскучился по убийству?» – думал он.

Айя ходила взад-вперед перед нагромождением камней, служивших нам домом в течение двух последних дней. Шаги ее были широкими, и в каждом ощущалась досада.

– Поверить не могу, что мы позволили ему нас одурачить, – говорила она. – Этот уличный крысенок самым наглым образом нас облапошил. Глаз у него наметан. Он еще в Завти увидел, насколько ты неопытен, и решил поживиться. Потом на время притих, дожидаясь удобного момента. Говорю тебе…

Я сидел, скрестив ноги, и следил за ее передвижениями.

– Ты не понимаешь, – возражал я, щуря глаза от солнца. – Мы с Тутой вместе прошли через серьезные испытания.

– Братья по оружию? – усмехнулась Айя, но без ехидства. Она села рядом, прислонившись к моему плечу. – Думаешь, среди воров есть понятие о чести?

Тревожило ли меня случившееся?

Я сам толком не знал.

Наше путешествие в Фивы было не из легких. Мы ехали по каменистой местности. Копыта лошадей скользили на гладких камнях. Когда темнело, устраивали привал и готовили то, что удавалось добыть охотой. Когда-то отец и Хенса учили меня премудростям жизни в пустыне. Затем, во время вылазок из Сивы, я учил тому же Айю. Теперь мы вдвоем передавали наши знания и навыки Туте. Мы удивлялись самим себе и гордились нашей выносливостью. Места здесь были суровыми и крайне неохотно отдавали плоды своей земли. Жизнь превратилась в выживание, и потому обучение Туты являлось для нас не развлечением, а жестокой необходимостью. Дни напролет нас немилосердно обжигало солнце. Мы забрались слишком далеко от дома и были оторваны от всего, что прежде давало чувство защищенности. Но испытываемый страх делал нас решительнее.

Ночами мне часто не спалось. Я задавал себе один и тот же вопрос: правильно ли мы поступили, отправившись на поиски Хенсы? Но мне было приятно сознавать, что мы действуем. И даже если однажды мне придется вернуться в Сиву с пустыми руками, я хотя бы вернусь туда более пригодным для миссии защитника.

Я хотя бы попытался. Я не отвернулся от задания лишь потому, что оно казалось неосуществимым. И эта попытка принесла мне опыт.

В один из дней мы увидели на горизонте колонны, напоминавшие сломанные зубы. Сомнений не оставалось: мы приближались к Фивам, а колонны принадлежат Большому гипостильному храму. Потом мы увидели и сам храм. Казалось, он вырос прямо из пустынных песков и по мере нашего приближения становился все громаднее. За зданиями, построенными из песчаника, ярко сверкала голубая лента реки. А на другом ее берегу находился Фиванский некрополь. Начинаясь возле самого Нила, он тянулся чуть ли не до горизонта.

Усталость сгибала наши спины. Мы сидели, склоняясь к шеям лошадей. Но стоило нам увидеть город (пусть и в отдалении), мы тут же выпрямились. Скоро мы доберемся до Фив. В Сиве этот город представлялся мне таким же далеким и легендарным, как Александрия, однако трудно было отыскать два более непохожих города. Фивы – в прошлом блистательная и величественная столица Египта – пережили череду мятежей, после которых так и не оправились. Слева от храма начинался лабиринт городских улиц, застроенных обветшалыми домами и домишками. Они чем-то напоминали истрепанное лоскутное одеяло. Вслед за этим сравнением мне в голову пришло другое. Казалось, эти строения бросили в пустыню, словно игральные кости, и они остались гнить и разрушаться, постепенно становясь неотличимыми от самой пустыни.

Только подъехав ближе, мы стали замечать пятна цвета: навесы, белье на веревках. Издали же все было одинаково угрюмо-серым: разрушающимся и не сулящим ничего хорошего. Громадные колонны выглядели настолько высокими, что верхушками задевали облака. Но и в них чувствовалась какая-то усталость. Казалось, скоро они не выдержат и рухнут на песок. Восхищение их высотой и размерами не затмевало следов неумолимости времени. Символ могущества, отступающий перед дряхлостью и запустением. Таким же воспринимался и сам город.