Но и теперь, насколько я знаю, нет в нем ничего «актерского», капризного, нет ничего от «кумира», которому все дозволено. Его руки по-прежнему одинаково умело держат и шариковую ручку, и ключ «на шестнадцать», и рубанок, и пилу. Его верная любовь — машина. И не потому только, что на ней можно с комфортом ездить, а не давиться в троллейбусе. А еще и потому, что в ней можно копаться, подчинять себе ее нутро, обращаться с ней на «ты». Руки у него и теперь часто темные от автола…

Выражение зрительской любви он принимает неохотно, стесняясь и даже робея. Он был и остался человеком скромным.

Как-то, ища уединения и прячась от любопытных взглядов, мы избрали в обеденный перерыв самый отдаленный и скрытый от публики столик в ресторанчике. Поговорили о предстоящей съемке, о том, чего достичь в ней и чего избегнуть, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась у нашего столика, очевидно, супружеская пара. Военный моряк, кажется капитан второго ранга, чуть седеющий, и его супруга, немолодая симпатичная женщина. В руках у моряка был букет цветов, и он как-то неумело, неуклюже протянул его Баталову. При этом супруги хором, стесняясь и стоя немного навытяжку, одновременно, как по команде, произнесли: «Товарищ Баталов — примите от имени зрителей Азово-Черноморского края!» Я посмотрел на Алешу, сильно покрасневшего и не знавшего, куда деть букет. Он что-то пролепетал в ответ и, заметив, как пишут в стенограммах, «оживление в зале», готов был, кажется, залезть под стол. Наше «инкогнито» было раскрыто, и Алеша, быстро расплатившись с официантом, стал тащить меня к выходу. И это отнюдь не было кокетством — таков он по своей натуре.

Иосиф Хейфиц

Одна из наших бед — расточительность. Я не о материальной стороне говорю, я о духовной расточительности. Через актера кинематограф разговаривает с миллионами. Сила слова, сила молчания может запасть в душу, а может пройти как бы сквозь нас, как через грубое сито, и не оставить следа.

Есть актеры, которым верят, а есть такие, которыми любуются, потому что они неописуемые красавцы и даже лгут с экрана красиво.

Актер, способный говорить с экрана правду, большая редкость и огромная ценность. Мы расточительны и не умеем хранить эту ценность, часто не умеем отличать чистое золото от подделки!

Судьба подарила мне знакомство еще с двумя великими людьми, скажу без преувеличения, мирового масштаба.

Мое незнание языков всегда ограничивало меня в общении с иностранцами, будь то актеры, режиссеры, художники или писатели, как за границей, так и с теми, кто появлялся в нашей стране.

А дальше чудо:

На Московском кинофестивале с фильмом «8 с половиной» впервые появился итальянский режиссер Федерико Феллини. После показа его фильма меня с ним познакомила его переводчица. Оказалось, что он видел «Даму с собачкой», и наш первый разговор, таким образом, был об экранизации русской классики.

Когда он спросил, чем я сейчас занимаюсь, я ответил, что хочу попробовать сделать картину и работаю над «Вешними водами» Тургенева. В этот его первый приезд нам удалось выкроить время, и я повез Федерико показывать Москву, благо, что машина была под рукой, так что получилось даже добраться до писательского Переделкина.

Фестиваль закончился, я отправился работать в Ленинград. И вдруг нежданно-негаданно осенью того же года в «Ленфильм» на мое имя приходит вызов из Италии с предложением начать совместную работу по «Вешним водам» с очень известным сценаристом Энио де Кончини.

Так мы с Гитанной впервые в жизни оказались в Италии. И конечно, побывали у Феллини, более того, однажды он разрешил нам присутствовать у него на съемке фильма «Джульетта и духи», где в этот день снималась его очаровательная супруга Джульетта Maзина.

Эго Феллини сделал для нас с Гитанной исключение, поскольку никогда не пускал посторонних на съемочную площадку.

Мало того, по окончании съемочного дня мы были приглашены и отправились на трапезу к ним в дом.

К сожалению, по неведомым мне причинам, проект с «Вешними водами» так и не состоялся.

Но мы с Гитанной познакомились с Феллини и удивительной, прекрасной Италией.

С тех пор в моей комнате висит эта фотография, которую мне надписала и подарила Джульетта Мазина.

А второй подарок судьбы — знакомство со всемирно известным французским мимом Марселем Марсо.

Спустя год после смерти Марселя Марсо мне через знакомых, которые были во Франции, передали последнее его послание. Вот оно:

Дорогой Алексей Баталов,

Я буду очень счастлив снова видеть тебя, так же как и Гитанну. Остаюсь твоим верным другом, как и твоим Марселем Марсо.

От всего сердца.

Июль 2004

Впервые я увидел Марсо на сцене в Ленинграде, куда он приехал на гастроли.

С первой минуты, как только открылся занавес и одинокий луч прожектора выхватил из полной темноты человека в светлом одеянии, сразу приковавшего к себе внимание битком набитого зрителями зала, внимание это ни на секунду не ослабевало до самого конца акта. В антракте нас с Гитанной вдруг позвали за кулисы, оказалось, что Марсо видел мою картину «Шинель», а ему сказали о нашем присутствии в зале, так мы познакомились, и он пригласил нас поужинать.

Потом, в этот приезд, он даже побывал и у нас дома.

Когда соседи узнали, какого гостя мы ждем, весь дом всполошился и стал готовиться к его визиту. Дело дошло до того, что жена генерала из квартиры напротив уговорила супруга прислать солдат, дабы привести в порядок подъезд и запущенный двор.

Надо ли говорить, что когда Марсель появился в нашем преображенном дворе, во всех окнах теснились зрители.

То была замечательная встреча! Мы, обгоняя переводчика, половину изображали на пальцах или рисовали на салфетках. Марсо обожал Чарли Чаплина, и я рассказал ему о том, какую роль он сыграл в работе над фильмом «Шинель».

Дело в том, что еще задолго до съемок мы с Роланом Быковым без конца говорили о Чаплине. Припоминали его фильмы, главные сцены, где он заставлял зрителей смеяться и плакать. А герой «Шинели» словно нарочно создан для актера, способного без монологов и словесных откровений передать сложнейший мир маленького забитого человека. И опыт, и талант, и пример Чаплина были бесценной помощью в наших поисках.

Ролан прекрасно понимал стоявшую перед нами задачу и задолго до съемок стал готовиться. В разговорах с людьми начал вдруг просто пользоваться теми немногими словами, которые Гоголь определил своему герою. А вокруг гоголевских фраз при определенной мимике и определенной ситуации он «насобачился» выражать очень многое. К примеру: «Вот оно, какое обстоятельство. Да уж. Если захотеть… то уж точно — того», — глубокомысленно изрекал он в буфете «Ленфильма».

А дальше, уже работая на площадке, мы всегда стремились построить линию героя так, чтобы сами его действия и поведение выражали несравненно больше, чем только слова. В результате самый счастливый день Акакия Акакиевича и вся сцена вечеринки по поводу новой шинели сделаны вообще без диалогов.