— Шурочка, вы гениальны! Но кому это нужно? И разве вам так хочется губить свою жизнь за формулами, о которых никто не думает? Теперь «толкуют о деньгах»… Как поет Визбор.

И Саша возмутилась, даже голос повысила, хотя потом извинялась. Она утверждала, что профессор не прав, что наука умереть не может, не имеет права и вообще она, наука, — вечна, как бы к ней ни относились. А деньги… Да это мусор!

Была Шурочка жутко строгая. Например, увидела однажды, как идут молодые астрономы и весело смеются, что-то рассказывая. И, глядя им вслед суровым застывшим взглядом, сказала осуждающе и пафосно, будто не выдержав, Юле, стоявшей рядом:

— И чего хохочут? Ну чего хохотать-то?!

Юля смутилась:

— Ну… Молодые ребята, веселые, отчего не посмеяться?..

Саша взглянула на нее презрительно и произнесла с прежней интонацией:

— Несерьезно это! Надо быть серьезными! Серьезными!

Вспомнив все это, Юля стиснула руки и машинально взяла с соседнего кресла грязное полотенце. Вытерла им внезапно взмокший лоб. Курсистки глянули на свою преподавательницу недоуменно: что это с ней сегодня?

Да, это была та самая Саша… Одетая бедно, в затертой блузочке… Но это все Юля осознала только теперь. Значительно позже. А когда стригла ее, даже не заметила, что там на ней надето. Потому что одежда на Саше всегда казалась чересчур неважной деталью, гораздо важнее было что-то другое… Но что — Юля понять никак не могла, хотя пыталась.

А она сама? Как собирается жить дальше? Ну да, учить девочек правильно держать в руках ножницы… И это все?..

Ее бывшие ученицы часто забегали в учебный центр, благодарили, рассказывали, где работают. Кто в больших салонах, кто открыл свою парикмахерскую… Юля восхищалась, ахала, изумлялась… И печально думала: да какой в этом толк? И деньги эти — призрачные, нереальные… Нужны ли они вообще, даже если вдруг появятся?..

Но что нужно в действительности — она не знала.

На поиски выехали рано утром в субботу. Но прямо на вокзале Потап вдруг встрепенулся и запричитал:

— Ох, я балда! Забыл в дорогу воды купить! И еды не взял. К матери вчера ездил на дачу, вернулся поздно. Ох и балда!

— Да перестань! Это не вопрос, — попытался утихомирить его Сева. — Нам ехать недолго. И у меня кое-что есть. Можно и здесь купить, на вокзале. Ты чего хочешь?

— Соков, — важно сказал Потап. — Я соки уважаю. «Любимый сад» там всякий. И другие. За день вот такенную упаковку выпиваю! А то и две. Я без соков — никуда. А тут — забыл. Ох, я балда! — вновь заголосил он.

Какая-то толстая тетка, переваливавшаяся с ноги на ногу под тяжестью двух сумищ, глянула на него укоризненно:

— Ишь, самокритик выискался! Чего зря орать? Лучше подсобил бы сумки до электрички донести.

— Давайте, давайте! — засуетился Потап, поправив очки. — Сев, я женщине помогу, я ты слетай за билетиками. Встретимся вон у той палаточки.

Когда Сева вернулся с билетами, Потап, чрезвычайно довольный, вытирающий потное лицо носовым платком, стоял на условленном месте. В руках у него появился большой и явно увесистый полиэтиленовый пакет, в котором, конечно, покоились соки.

— Купил? — бодро справился Потап. — И я тоже. Тетка хорошая попалась, каких-то мне фруктов в дорогу насовала. Плоды диковинные, как у индейцев. Все там. — Он потряс пакетом. — И пивка прикупил нам на дорогу. Веселый дядька-продавец попался. Я ему говорю: «Вы не откроете, господин хороший?» А он: «Конечно, открою! И могу не только за вас открыть, но и за вас выпить! С удовольствием. Не надо? Странно… Тогда держите свою бутылку!» Еще колбаски взял. Попросил продавщицу, если нетрудно, продукт отправить сначала на гильотину. Девица впала в полуминутный шок, а потом робко спросила: «В смысле — вам ее порезать?» — Потап расхохотался. — Баксы я еще в дорогу нам разменял. В обменнике не рассчитал и долбанулся головой о бронестекло. Ну ничего, оно не треснуло! Зато кассирша очень долго мои зеленые рассматривала на свет, потом долго просвечивала подсветкой, как рентгеном, потом опять чего-то разглядывала… Я малость заскучал и говорю: «А еще на зуб можно попробовать». Но она почему-то на мою шутку обиделась и завопила: «Молодой человек, я проверяю деньги, а не вы! И я за них отвечаю! Если надо будет — и на зуб проверю!» Ну, пошли!

Возле перрона им встретились две цыганки.

— Постой, дорогой, погадаю! — мгновенно запела одна.

Потап опять расхохотался. Какие же вокзалы без цыганок? Родная экзотика, такая привычная и надоевшая… Только зимние морозы прогоняют этих пестрых дамочек подальше от города, а милиция не в силах. Хотя, скорее всего, просто получает со всех гадалок наличными. Налог на бизнес…

— Ему уже одна из вашей братии так нагадала! — назидательно сообщил он. — Так нагадала, что на всю жизнь! Туды-растуды… Поняла?

Цыганка глянула озадаченно, немного призадумалась и нехотя отступила, поглядывая блудливо и заискивающе. Неизменное пристрастие к блеску и бьющим в глаза, плохо сочетающимся краскам, а заодно демонстрация твердого финансового состояния — золотые зубки, столь излюбленные всеми цыганами, стоят недешево.

— Вот напрасно ты не веришь мне, ласковый! — запела гадалка Севе вслед. — У тебя беда впереди, а я помочь могу…

Приятели ее не слушали.

— Вот у меня мать сидела как-то одна дома, а в квартиру начали названивать, — принялся вновь рассказывать Потап, забрасывая свою сумку на полку над сиденьем и усаживаясь напротив Севы. — Смотрит она в «глазок»: стоит цыганское семейство. Смуглые, как индейцы. Прилично одетый, довольно красивый цыган, цыганка в обычных своих пестрых нарядах и ихний ребенок в сидячей коляске, но вроде уже довольно большой. И цыганка кричит: «Пустите, у нас несчастье! Нам бы только воды ребенку». Мать их, конечно, не пустила. Они попытались позвонить в квартиру соседей. Но те либо тоже не открыли, либо их дома не было. Двинулась эта загадочная семейка к лифту. Мать поглядела в окно: вышли из подъезда и спокойно пошли-поехали по улице. Если за экстренной помощью — самое оно ехать к нам на седьмой этаж. Где имение и где наводнение… И поликлиника вообще-то во дворе есть. Нет, этаких гостей ни в коем случае пускать нельзя. Пустишь — а цыганка сынку прикажет по-своему, по-цыгански: «Беги!» Мы-то не поймем, что это команда, а ребенок помчится по квартире. Мать, конечно, тут же: «Ой, ребенок побежал! Ой, я балда!» И бросится за ним. В суматохе и схватит в комнатах, что плохо лежит.

Электричка пенсионного возраста лязгнула, заверещала и со скрипом и стоном отправилась в путь. Стало ясно, что ей, старой и больной, все эти пути-дороги надоели несказанно, опротивели. Броситься бы ей в придорожные пыльные, закаленные жизнью кусточки, полежать, покайфовать на солнышке… Ан нет, двигай по расписанию!

— Поедим и поедем. — Потап вытащил из пакета чипсы и протянул Севе. — Лопай на здоровье! Вот Пушкин писал, чем привлекает внимание цыганский табор и невольно эпатирует цивилов: «Лохмотьев ярких пестрота, детей и старцев нагота…» Хотя для самих цыган — все это нормально и привычно. Чего тут такого? Придешь на вокзал — и сегодня увидишь все то же самое, в точности: и по части «пестрых лохмотьев», и по части наготы «детей и старцев». Рядом с паркингами машин и салонами компьютеров. И нынче все это так же, понятно, эпатирует нас, цивилов. А цыгане — ну действительно не изменились!.. Дети природы! У меня Лорка один раз попала им в руки. Как же ее все обижают, мою Лорку! Она шла, а эти юбкастые — навстречу целой толпой. Орут: «Погадаем тебе, красавица! Мы такую красивую еще никогда на всем свете не видывали». Мастерицы лапшу развешивать! Туды-растуды… А Лорка… Ну, ты ее знаешь! Она как о своей красоте услышит, так прямо столбенеет от восторга. Лишь бы дальше говорили, не останавливались… Красота неописанная! Вот так она уши развесила и стоит. Бабы эти лопочут, лопочут, по руке ей гадают, и деньги сулят немалые, и мужа обещают богатого, и здоровье, и жизнь прямо сахарную. А когда Лорка, вволю наслушавшись этой чепухи, пошла к метро, то обнаружила — часов-то нет! А у нее марка была дорогущая, эти, как их… «Картье» или «Патек Филипп». Уж не упомню. Она эти часики меняет, как колготки. Все твердит: «Новая модель, новая модель…»