обшитые со всех сторон разноцветным дерматином, срезанным с обшивки дверей разных квартир. Зачастую мы зависали в «клубе» по несколько суток. Но сейчас все в прошлом. Неделю или две тому назад в «клубе» перегорела лампочка, зажгли свечу. На улице был сильный ветер, ужасно выл под нами лифт. Неожиданно замолчало радио. Сквозняком несколько раз задувало свечку. Как-то страшно и холодно сделалось в темноте. Только шуршание пакетов и запах бензина.

– Разожгите костер кто-нибудь! – прервал неприятную тишину брат.

Запалили бумагу, щепки какие-то положили, бензинчику ливанули. Костер разрастался, всем понравилось. Стали подкладывать деревяхи: мебели в пьяном и наркотическом угаре мы ломали много, так что дров хватало. Пламя ветром гнуло в разные стороны, кидая наши тени на размалеванные стены. Опять неожиданно ожил какой-то визгливой песнью «Океан». Мы пошли, пританцовывая вокруг огня, за нами потянулись человечки, соскочив со стен. «Бум-бум-пам! Я твоя!» – орал женский голос. В какой-то момент в костре что-то вспыхнуло громко, озарив все пространство. Я увидел перекошенные в безумном восторге лица с выпученными глазами. Загорелся пропитанный бензином диван. Лифтерская заполнялась дымом. Занялся огнем и второй диван. Мы не могли оторваться от этого зрелища. Дышать стало невозможно. Мы легли на пол, не отрывая глаз от огненной пляски, а ртов – от пакетов с бензином. И только когда запылало все вокруг, а мы стали задыхаться, брат крикнул: «Уходим!» Когда последний из нас, кашляя, выскакивал из «клуба», там взорвалась банка с бензином, лизнув огнем спину бежавшего. Пожарных мы ждать не стали.

– Что, холодно? – язвительно спрашивает Чинарик Парализуху и бьет ее кулаком в ухо. – Щас мы тебя согреем!

Молль смеется и макает засохшую кисть в банку с масляной зеленой краской. Парализуха стоит молча и сильно дрожит. Она голая, и вся ее спина уже изгажена краской. Помещение перед сгоревшим «клубом» небольшое, вытянутое и темное. Лишь немного света пробивается с улицы в узкие окна-щели, похожие на амбразуры. В них же дует со свистом холодный ветер. Я стою у одной амбразуры и, стараясь не смотреть на Парализуху, на ее корявое тело, галлюцинирую на огни проспекта. Брат сидит на железной лестнице в три ступени, ведущей в сгоревший клуб. Хлопает на ветру полуобгоревшая дверь. Парализуха громко шмыгает носом.

– Утри сопли, сука! – шипит Молль.

Периодически они с Чином отвлекаются на глюки, и Парализуха с гадкой покорностью молча ждет продолжения издевательств. Брат ушел в себя, прикрыв ладонью глаза, но, когда его взгляд случайно падает на Парализуху, он брезгливо морщится. Измазав все ее тело краской, Чин с Моллем не знают, что бы еще придумать. И когда Чин заставляет встать ее на колени и облизывать ему ботинки, я ухожу на лестницу. Оттуда сквозь мрачные видения я слышу, как дико орет два раза Парализуха. Чуть позже Чин с Моллем проводят ее мимо меня, толкая в спину.

– Быстрее, тварь!

Парализуха кутается в халат и уже не дрожит, ее просто колотит. Я замечаю, что у нее сожжены волосы на голове. Когда они хлопают дверью этажом ниже, я возвращаюсь к брату. Он все так же сидит на ступенях, уткнувшись в пакет.

– Че она так орала? – спрашиваю я.

Брат открывает глаза и смотрит на меня, но мимо. Молчит несколько секунд, а потом отвечает медленно и тихо, растягивая слова и глядя куда-то в пустоту:

– Они ее в окно за ноги свешивали, чуть не уронили. Болваны.

– А щас куда потащили?

– Она предложила продать ее черножопым, сказала, что знает каким. – Он опять усмехается и делает пару вдохов из пакета, проводит рукой по лицу. – Они поверили. Идиоты. Я не останавливал, пусть.

Брат закрывает глаза и снова утыкается в пакет.

По дороге к метро Парализуха сбежала. Больше мы ее никогда не видели. Через несколько дней позвонила Верка:

– Экие вы бляди, мясо мне собачье подсунули!

– Верка, ты че, рехнулась – парная баранина!

– Это вы бараны, шкуры куски оставили! Собачьей! Пока не вернете деньги, ни хуя не получите!

– Тогда возвращай мясо!

– Хуй вам! Я его уже почти сожрала! – и бросила трубку.

VII

– Тут вот парнишка приходил, подписей собрал немерено, проверять стали – липа! Полная липа! Так пришлось парнишке объяснять, что к чему! – сказал человек с очень круглым лицом, поигрывая резиновой дубинкой, и улыбнулся, как будто извиняясь.

Белесые брови при этом вздернулись вверх. Лицо его было добрым, как у Винни Пуха из советского мультфильма, но вот маленькие, пронзительно злые глаза подсказывали, что человек не шутит. К тому же сидящий за письменным столом тощий парень с чуть вылезшей щетинкой над верхней губой как-то безумно выпучил глаза и очень неприятно хохотнул, отвлекшись от проверки наших подписных листов.

– У нас все честно, – спокойно сказал брат и почесал кулак, он сидел напротив человека с дубинкой.

– Надеюсь! – сказал человек, согнув двумя руками дубинку в дугу, и опять его бровки, словно извиняясь, подскочили домиком.

Брат и человек встретились глазами и несколько секунд, не моргая, изучали друг друга. Первым отвел взгляд толстый человек.

– Ну что, Слава, все в порядке? – спросил он тощего паренька.

– Да вроде да, Аркадий Саныч, – ответил тот, пригладив зализанные назад волосы и поправив черный галстук на черной рубашке.

– Ну что ж, – немного разочарованно сказал толстый Аркадий Саныч, положил дубинку на стол и хлопнул своими короткими руками по толстым ляжкам. – Расплачивайся с ребятами, Слава.

Мы с Моллем, стоявшие около двери, переглянулись, улыбнулись и схватились нетерпеливо за лямки двух огромных рюкзаков. Хотелось побыстрее покинуть это полуподвальное помещение с низким потолком, на обшарпанных стенах которого висели еще несколько дубинок, медвежья шкура и огромный имперский триколор с надписью «НРРП» посередине. Слава сложил листы с подписями в папку, завязал тесемки. Потом открыл ящик стола и стал неторопливо выкладывать оттуда на стол деньги по одной купюре. Повисла пауза. Мы втроем смотрели на стол. Аркадий Саныч рассматривал нас.

– А че, ребята, может, в партию к нам вступите? Подстрижетесь, – он взглянул на помойку брата. – Помоетесь. У нас партия настоящих русских парней, таких, как вы. А?

Он свернул губы в трубочку, как будто хотел нас поцеловать.

– Все! Вот ваши деньги! – сказал Слава и двумя руками передал куцую пачку мятых купюр брату.

– Мы подумаем, – сказал брат и небрежно запихнул деньги в карман.

– Вот визитка моя, если надумаете, звоните, – Аркадий Саныч встал и протянул каждому из нас по прямоугольнику картона, на котором был нарисован черно-золотой орел, ниже написано «Аркадий Александрович Белов. Председатель», еще ниже номер телефона.

– Счастливо, пацаны! – взмахнул на