– До свидания, – сказали мы и вышли на улицу.

Была ранняя весна. Снег почти сошел, оставаясь грязной засохшей рвотой в самых темных углах. Ветер гонял песок и мусор между мокрых домов. Слабое, бледное после зимы солнце с трудом размораживало трехмесячные разноцветные накопления собачьих экскрементов. Утро.

– Ну, что я говорил? Все нормально, – ухмыляется самодовольно брат.

Мы с Моллем киваем немного виновато. Мы ведь до конца не верили, сомневались, что нам выдадут всю сумму.

– Все хоть заплатили? – спрашивает все-таки Молль.

– Как договаривались! – важно отвечает брат.

Мы торопимся. Мы едем в поход. У нас много дел.

Эту работу нашел, конечно же, брат. Увидел объявление на столбе. Их тогда множество было, приближались выборы, но этой бумажкой обещали больше, чем у других. Брат съездил по адресу в этот предвыборный штаб, взял листовки про кандидата и чистые бланки для сбора подписей. Мы не поверили в эту затею.

– Ходить по квартирам? Свин, это ботва какая-то! – скалился Молль.

Я его тоже молчаливо поддерживал. Брат наорал на нас и пошел один. Через три дня он съездил опять в штаб, и вечером мы наблюдали, глотая слюни, как он пьет портвейн и ест таблетки. Надменно, ох, как надменно выдавил он нам из лафетки по пять колес, а как морщился снисходительно, наливая запить по полстакана портвейна. На следующий день мы пошли втроем. Кандидат на листовках выглядел неприятно: толстый дядька с прищуренным глазом, вторым подбородком (как ни тянул он вверх первый, второй все равно предательски свисал вниз), с залысинами и усами, по фамилии Сабор. Бывший мент, член НРРП с такого-то года, владелец двух охранных агентств. Ну еще там учился, родился, женился, воевал, награжден, имеет детей. Неприятный тип. Идти по квартирам было страшновато и неприятно, непривычно. Брат тоже не испытывал особой любви к людям, поэтому для большей смелости мы купили две жестяные банки водки «Блэк Дэд» с нарисованным черепом в цилиндре на черном фоне. Банки были по двести пятьдесят граммов. Водка была поганая, и ее продажу запретили. Распродавая остатки, еще одну банку давали в подарок. Выпив водки во дворе, мы пошли в пятиэтажки. Брат в одну парадную, мы с Моллем вдвоем в другую. Поднимаешься на пятый этаж и вниз, в каждую квартиру. Несмотря на выпитое, все равно было страшновато, и мы толкали друг друга локтями.

– Давай ты говорить будешь!

– Нет, давай ты!

На наше удивление, на нас не орали и не посылали подальше, как обычно при контакте с обывателя-ми на улице. Дело пошло весело. Люди в хрущевках оказались в основном добродушные. Многие даже не интересовались личностью кандидата и молча тащили паспорта. За вечер только один хам попался. Рыхлый тюфяк с толстенными диоптриями на носу, отчего казалось, что у него вместо глаз рты. Долго читал с ухмылочкой листовку, задавал вопросы, мы, как могли, отвечали. Потом вернул листовку резким жестом.

– Да от вас, кажется, амбре! Это неуважение ко мне, я не подпишусь за вашего кандидата! – и гордо поправил свои рты в диоптриях.

– Козел! – возмутился Молль.

– Что?! – взвизгнул тюфяк. – Я сейчас милицию вызову!

Молль еще что-то хотел сказать, но я утащил его на другой этаж.

– Сид, надо было его грохнуть! – возмущался он.

Брат, конечно, собрал больше, чем мы, но я был доволен, нам даже понравилось. К тому же под конец мы попали в квартиру к студентам. Они сразу пригласили нас к столу, на кухню. Он был бородач в тельняшке. Она – худенькая, с хвостом волос на голове и в круглых очках. По коридору на трехколесном велике передвигался карапуз в одной испачканной кашей майке.

– Подрабатываете? Молодцы! – похвалил он нас, расставляя на столе чашки.

Она улыбалась, на ее щеках появлялись ямочки, и меня это напрягало. Молль тоже чувствовал себя не в своей тарелке – прятал под табурет вонючие ноги в рваных носках.

– Учитесь? Студенты? – спросил он добродушно, подвигая к нам куски домашнего пирога с картошкой.

– Учимся, – ответил я.

– Какой универ? – спросила звонким колокольчиком она и опять улыбнулась.

«Что она все время лыбится?!» – подумал я и переглянулся с Моллем.

– ПТУ, – ответил Молль.

– Тоже ничего! – теперь переглянулись они.

Мы поели, выпили чаю с сахаром.

– Светик, принеси паспорта, пожалуйста.

В следующей квартире тоже было весело.

– Да господи! Куда ты паспорта-то запихал, дурень! – беззлобно ругалась необъятная бабуля в рваном халате, копаясь в ящиках потертого серванта без одной стеклянной дверцы.

– Сама ты их куда-то сунула, – отвечал ей сухонький старичок, сидящий на стуле в одних трусах с забинтованной от лодыжки до колена ногой, и, покрутив пальцем у виска, подмигнул нам озорно. – Вот так и живем, да, хуже, конечно, стало, но, может, этот ваш поможет, – говорил он задумчиво, поглаживая ладонью без одного пальца потрескавшуюся поверхность круглого стола.

– Нашла. Ух, черт, куда засунул-то!

Когда он ставил подпись, руки у него тряслись, с трудом он сумел попасть ручкой в квадратик.

– Ох-хо-хо. Вы уж там скажите ему, – она кивнула на лежащую на столе листовку, – чтоб помог, все так дорого стало, а пенсии у нас маленькие. Ох-хо-хо.

Она тяжело провела рукой по лицу, задержавшись на отвислой щеке.

– Может, поможет, – прошептала она куда-то в угол.

В углу стояли костыли. Пахло лекарствами и мочой.

– Поможет, поможет! Всем, кто подписался, он поможет! – сказал Молль и подмигнул мне.

Он явно глумился. Потом подписала она, нависнув над столом.

– Ох, ребята, я такую жизнь прожил, рассказать вам, не поверите, – старичок криво улыбнулся полу-беззубым ртом.

– Ой, ладно, хватит, заткнись уже! – скривилась бабуля.

Мы собрали бумажки и попрощались. Старичок не ответил, расширенными глазами уставившись в пол.

– Ребятки, а как фамилия, за кого голосовать-то? – окликнула она нас на лестнице, уже почти закрыв дверь с торчащим из-под рваной обивки желтым поролоном.

– Сабор, – крикнул я.

– Надо записать, – сказала она себе и захлопнула со скрипом дверь.

– Ну и вонища у этих трупов! – скривился Молль.

А я почему-то первый раз в жизни испытал к старикашкам жалость, а не отвращение.

Мы звоним в обшарпанную дверь с пятью отпечатками предыдущих замков. Нынешний приделан кое-как. Один шуруп разболтался так, что, когда с той стороны стали открывать, шуруп задергался в экстазе, но так и не освободился, не вырвался. В дверном проеме в клубах кислого воздуха в синих трениках с отвислыми коленками и в грязной белой майке босиком стояло обильно волосатое чудовище со сросшимися бровями. В темноте коридора его глаза светились. Горбатый нос и грива свалявшейся шерсти на голове. Оно молчало.

– Здравствуйте, мы собираем подписи за кандидата